Пуповина
Шрифт:
«Он полз к машине. Хотел залезть внутрь» – захихикал голос, и Владимир громко выматерился, с силой наподдав ногой по грязной игрушке. Та отлетела в сторону, с чавканьем шлепнувшись на асфальт. Издали этот заяц больше смахивал на дохлую крысу.
(Ты еще успеешь спасти меня)
Кузнецова передернуло. Он включил зажигание, и «Лексус» быстро уехал прочь.
Домой он вернулся в дурном расположении духа. Сегодня было три операции, и две из них могли закончиться весьма плачевно, причем исключительно по его вине. От третьей он отказался сам, ссылаясь на неважное самочувствие. Хотя, по сути, этим отказом он расписался в собственной профнепригодности. Хреново себя чувствуешь – бери больничный и сиди дома. Или завязывай с хирургией. Ты не на почте грузчиком работаешь, цена ошибки на операционном столе может стать заоблачной.
Кузнецов ненавидел сам себя. Он, опытный хирург, чуть было не запорол такие пустяшные операции?! Это просто везение, что ему ассистировал второй врач, и все обошлось малой кровью. Ха, в прямом и переносном смысле.
Ирина с Настей были у родителей жены, и Владимир некоторое время машинально бродил по комнатам, шаркая тапками по ламинату. Зайдя в детскую комнату, он обратил внимание на кроватку, которую они приобрели на прошлой неделе для Арсения, и его лицо озарилось улыбкой.
Ничего, все будет замечательно. Он просто перегрузился на работе. Устал попросту.
Кузнецов пожарил яичницу с помидорами и без особого аппетита поужинал. Позвонил Ирине, она сообщила, что они уже выезжают.
Покидав грязную посуду в раковину, он вошел в спальню.
Весь день он думал о событиях пятилетней давности. Ведь именно то, что происходит с ним за последние пару дней, неразрывно связано с той ночью. Этот жуткий сон… Неожиданно Кузнецова посетила мысль, что он, по сути, не знает никаких подробностей того случая. Правду о котором он не стал бы рассказывать никогда и никому, даже под дулом приставленного пистолета. Клятва Гиппократа, как же…
Но как узнать все это сейчас?! Ведь прошло почти пять лет.
(Макс. Макс Логвиненко)
Точно, Макс. Он как-то оперировал супругу этого крепкого, сорокалетнего мужика с вечно хмурым выражением лица, и тот клятвенно заверил Кузнецова в готовности оказать посильную помощь (разумеется, при необходимости). Сейчас это было как нельзя кстати – раньше Логвиненко трудился в уголовном розыске, после чего организовал собственное детективное агентство. Он-то уж точно сможет посодействовать.
Кузнецов шагнул к окну и отодвинул штору. Малышни на детской площадке, которая была видна из комнаты, было немного – сумерки постепенно окутывали двор. Молодые мамы не без труда вытаскивали из песочницы и снимали с горок своих карапузов, уводя их по домам, и вскоре площадка опустела. Владимир уже хотел задвинуть штору обратно и включить телевизор, как вдруг его дыхание перехватило, он судорожно вздохнул.
Качели. Как он сразу не разглядел? На качелях остался ребенок. Взрослых рядом не было, и это было более чем странно.
Он потер глаза.
Девочка на качелях. Грациозно изгибаясь, она вытягивала и поджимала ножки в голубых туфельках, раскачиваясь. Вперед-назад, вперед-назад.
Она сидела спиной к Владимиру, но почему-то у мужчины не было желания взглянуть в лицо ребенку.
«Это она»
Он снова потер глаза, так, что ему стало больно.
Девочка не исчезла. Внезапно ее голова повернулась на сто восемьдесят градусов, как у совы. Нежное лицо словно ланцетом рассекла хитрая ухмылка, столь несвойственная маленькой девочке.
Кузнецов попятился назад, и, споткнувшись о кровать, больно ударился бедром.
Кривясь от боли, он направился к выходу. К чертям собачьим. Он выяснит это все и прямо сейчас.
Он выскочил на улицу, и, обогнув угол дома, оказался на площадке.
Никого.
Взгляд остановился на качелях. Они едва вибрировали, словно тот, кто там сидел недавно, ушел буквально за секунду до появления растерянного мужчины.
Сам не зная зачем, Владимир подошел к качелям и потрогал сиденье. Оно было прохладным, как обволакивающий город вечер.
«Правильно. Мертвые не дают тепла» – усмехнулся до боли знакомый голос, и он стиснул зубы так, что заныла челюсть.
В этот вечер он напился. Впервые с той самой ночи. И когда Ирина с Настей приехали, он уже валялся в беспамятстве на диване, даже не раздевшись.
22 апреля, четверг
– Мне сегодня нужно сделать УЗИ, – сказала утром Ирина. Она и словом не обмолвилась насчет того, что Владимир вчера сорвался. Тот, чувствуя себя виноватым перед женой, торопливо сказал:
– Я отвезу тебя.
Всю дорогу они молчали, лишь когда подъехали к медицинскому центру, Ирина прильнула к нему:
– Люблю тебя. Хочу, чтобы в нашей семье все было хорошо. Не делай больше так.
– Так все и будет, – ответил Кузнецов, но голос его предательски дрогнул.
Что-то идет не так. Где-то что-то в их размеренной и счастливой жизни надломилось, треснуло. Это как если бы красивое, сильное и высокое дерево начало медленно усыхать – а причиной тому мелкие жучки, поселившиеся под корой. И его вчерашняя пьянка – лишь первая ласточка. Нужно принимать какие-то меры.
– Я могу присутствовать? – осторожно поинтересовался он, и Ирина кивнула:
– Вообще-то я в этом и не сомневалась. Это ведь наш сын.
Полноватая врачиха одарила их формальной улыбкой и предложила Ирине лечь на кушетку, после чего начала обильно смазывать ее округлившийся живот гелем.
(Люблю тебя).
Неожиданно Владимиру тоже захотелось сказать Ирине, что он ее любит. Ее и Настюшу. Безумно любит. Он уже открыл рот, но осекся – на экране появилась картинка. Сейчас он увидит своего сына, сантименты будут после.