Пушкарь Собинка
Шрифт:
Однако не долго ликовали наши воины. Дошли до реки Калки, а там несметные ордынские полчища. Глядеть страшно. Словно море ощетинилось пиками.
Может, и тут одолели бы врагов. Помешала княжья междоусобица и трусость половцев. Кинулись в битву полки Мстислава Мстиславича, с ним другие. А князь Мстислав Романович киевский остался в стороне. В ссоре с Удалым был. Решил горделиво и скудоумно: я, мол, за себя всегда постою, вы попробуйте обойдитесь без меня.
Из последних сил отчаянно бились русские полки. А с холма киевский князь злорадно взирал и воинов своих не
Умолк дедуня. Увидел Собинка — бегут по его морщинистому лицу слёзы. Поплакал дедуня беззвучно при всеобщем молчании — только сдавленно всхлипывали бабы, — выговорил скорбно:
— Так вот и кончилось сражение на реке Калке месяца мая в тридцать первый день…
— А князь киевский?! — воскликнул потрясённый Собинка. — Неужто вовсе не помог Мстиславу-то Мстиславичу?
Вздохнул дедуня.
— Так и простоял всю битву в сторонке…
— Известно, своя рубашка ближе к телу… — словно бы про себя, пробормотал Авдюшка. — Зато, поди, сам остался жив…
На Авдюшку не один Собинка — все обернулись с осуждением. А дедуня, при памяти светлой, слух имел ровно у молодого.
— Нет, милок. Поплатился головой князь Мстислав киевский за свою чванливую гордыню и себялюбие. Да ежели бы одной своей. Воинов, что были под его началом, погубил до единого.
Заёрзал на лавке Авдюшка.
— Думать о себе да о своей рубашке, — продолжал дедуня, — последнее дело. Мечтал отсидеться на своём холме киевский князь, соорудивши оборону. Как бы не так! Три дня отбивался. На четвёртый, когда стали подходить к концу наши силы, поверил князь Мстислав обещанию отпустить его с дружиной, коли сложит оружие. И тем сделал непоправимую глупость. Едва оказались русские воины без своих мечей, всех перебил враг.
— А князя? — спросил Авдюшка.
Помедлил с ответом дедуня.
— Связали его и других князей, захваченных в плен, по рукам-ногам. Уложили на землю, ровно поленья. Поверх настлали доски. И уселись на них пировать, раздавив русских князей, и среди них Мстислава киевского, ровно клопов, тараканов али иных ничтожных тварей…
Словно пришибленные слушали дедуню люди, коих набилось теперь в горницу — не протолкнёшься.
После долгого молчания молвил сосед Глазовых плотник Любим, прозвищем Гвоздь:
— А ведь промеж князей опять свара и раздор. Отъехали братья великого князя Андрей Большой и Борис со своими семьями к злейшему врагу великого князя и другу Ахматову королю польскому и великому князю литовскому Казимиру.
Завздыхали мужики. Невелика в ту пору была Москва. Все новости известны в единый день.
Дед Михей не то чтобы вступился за великокняжеских братьев — пояснил:
— Великий князь Иван Васильевич обделил Андрея и Бориса. После смерти их общего брата Юрия все земли и владения взял
Слободской староста Вавила, что повсюду в надобный час поспевал, подал голос:
— Ты не тронь великого князя Ивана Васильевича. Он силу собирает в кулак. Дабы тем кулаком бить врагов.
— Верно, — ответствовал дед Михей. — Только в кулаке великокняжеском и нашему брату, мужику, приходится трудненько. А что князья грызутся промежду собой, того воистину хуже не придумаешь. Не пора, не время. Со всех сторон обступают враги русскую землю. С севера и запада — немецкие рыцари да Казимир. Со стороны восточной — казанский хан. Теперь вот царь Ахмат идёт с Большой Ордой. За многие годы не собиралось столь беспримерной угрозы.
Медленно расходились мужики от Глазовых. Долго галдели и спорили. И унёс каждый в душе камень-вопрос тяжёлый: удастся ли оборонить русские земли от нового ордынского нашествия?
Что-то теперь будет?
Глава четвёртая
Бегут, ровно крысы…
Дед Михей Глазов в плотницкой слободе человек видный. Слушали его и уважали за твёрдое слово и сильные, умелые руки.
Пришёл от великого князя приказ — спешно укрепить кремлёвские стены. Построены они были ещё при князе Дмитрии Ивановиче, за победу над ордынцами на Куликовом поле прозванном Донским — то поле лежало подле реки Дон.
Так случилось, что в трудную годину не слободской староста Вавила — дед Михей стал во главе плотницкого дела. Сыновья его, Григорий и Савелий, — артельными начальниками. Внуки — Собинка с Авдюшкой — на посылках: передать дедово распоряжение или, напротив, сбегать поглядеть, как идут дела, и о том доложить деду.
Собинке такое поручение в охотку. Авдюшка своей важной ролью гордился безмерно. Иной раз норовил командовать взрослыми мужиками, за что схлопотал однажды крепкий подзатыльник от того же деда.
Ел теперь Собинка, забежав домой, наспех. На мамкины сетования отвечал, обжигаясь горячими щами:
— Некогда, маманя. Готовимся к осаде! Чтобы окаянному хану Ахмату не взять Москвы во веки веков. Чтобы он зубы обломал о кремлёвские стены и не солоно хлебавши ушёл в свои степи.
Евдоким, не оправившийся ещё от тяжкой раны, завидовал:
— Тошно, брат, сиднем сидеть на лавке, ровно столетнему деду, когда всем миром люди трудятся ради общего дела. Я хороший плотник. У Ахматова сына Муртозы почитался лучшим работником…
Вздыхал и острым ножиком с ореховой рукояткой принимался строгать и резать малый чурбачок.
С каждым днём преображалась Москва.
Поубавилось суеты и бестолковщины. Каждый знал своё место. Старался дело исполнять споро и в точности. А его хватало на всех. Каменщицкие работы медленные. Потому старую каменную, осыпавшуюся кладку решено было чинить и укреплять деревом — толстенными брёвнами. Не в один ряд, более. И тут опять же первые люди — плотники.
Ликовал Собинка, глядя, как растут и крепчают на глазах кремлёвские стены. Башни над ними встают с узкими прорезями-бойницами.