Пусть тайга ко мне привыкнет

Кошурникова Римма Викентьевна

Разве не о чем помолчать шестисполовиной-летней девочке перед таким дальним путешествием?

Волнистые попугайчики находились в соседней комнате и ничего не слышали. Степан Иваныч сидел у Витькиных ног, но понял, видимо, не всё, потому что, как только установилась тишина, задал вопрос:

— Мяу?.. Мяу? — настойчиво повторил кот, нетерпеливо погружая когти в пушистый ковёр.

Это могло означать: «А я?» или — «Что вы решили?»

— Дядя Ариф, а Степан Иваныч с нами поедет? — спросила Витька.

—

Перевозить животных по воздуху или другим видом транспорта без особого разрешения запрещается, — донеслось из-за газетного листа.

— Слышал? Запрещается. Значит, здесь останешься.

Степан Иваныч не верил собственным ушам. И хвост, и спинка выражали собой один сплошной вопрос.

— Да ты не расстраивайся! — Витька постаралась разгладить этот вопросительный знак. — Мы приедем скоро, кисанька, умненькая моя, красивенькая моя...

Кот насторожился. Таким голосом Витька обычно говорила, когда хотела улизнуть на улицу одна, без него.

Кот возмутился: он замуркал самым хриплым, противным голосом, прижал уши и задвигал хвостом из стороны в сторону.

— Не сердись, миленький Степан Иваныч! Ты не один будешь. Попугайчики тоже не едут. И бабушка не едет. Она с вами остаётся. Правда, баба Фатья?

Сморщенные бабушкины руки давно уже не сновали туда-сюда, а спокойно лежали на коленях. Слушала она, о чём говорили дядя Ариф с Витькой и Степан Иванычем, или, может, задремала?

Но бабушка Фатья не дремала.

— Вчера сон видела. Будто тётя Дунья тутовник обирает, а ягоды в руках так и лопаются, лопаются... Вредный сон. Как бы не померла тётя.

— Это тётя из Карабаха? — уточнила Витька. — Которой уже сто пять лет?

— Она, она, несчастная. Старая очень. Ехать надо, повидаться надо...

Первой оценила обстановку Витька.

— Бабушка! А как же Степан Иваныч? А попугайчики?

— С собой возьмите, — чистые бабушкины глаза наконец-то посмотрели на Витьку. Но показалось ей, что не очень они сегодня чистые: дрожало в них что-то хитрое, весёлое.

— Но ведь их нельзя по воздуху... И другим видом транспорта тоже нельзя! — всем своим существом Витька чувствовала приближение беды.

— Очень старая тётя Дунья, — вздохнула бабушка. — Отвезёшь меня в Карабах завтра, Ариф.

До чего несправедливо устроен мир! Когда нужны, ужасно необходимы слёзы, их ни за что не выжмешь, как ни зажмуривай глаза. А когда, наоборот, они ни к чему, а «к чему» твёрдые, убедительные слова, слёзы вылезают изо всех щёлок, и не сдержать их никакими силами. И ничего из-за них не видно, и слышно почему-то плохо...

Оставалось только убежать.

Плакать «по-правде» Витька убегала зимой — в чулан, а летом — в виноградную беседку. И там, и там всегда было сумрачно. Плачь, сколько слёз скопилось — никто не увидит.

Сейчас было лето, и Витька направилась в беседку...

ВЕРНЫЙ ДРУГ НАЗИМКА

Поплакать не удалось: беседка оказалась занятой.

— Кто тут? — спросила Витька, вглядываясь в полумрак.

— Я, Назимка, — раздался тихий голос. Витька облегчённо вздохнула: хорошо, хоть

человек надёжный.

— Ты чего здесь сидишь? — спросила она.

— Переживаю.

— Про что?

— Что уезжаешь. Дядя Самед сказал.

— Всё, больше не уезжаю. Не берут. Из-за Степан Иваныча.

Назимка, конечно, ничего не понял. Витька пояснила:

— Степан Иваныча самолётом нельзя. Без специального разрешения. И попугайчиков — тоже. А бабушка Фатья хочет, чтобы взяли. А раз — нельзя, то и мне нельзя. Зверей одних не оставишь! Их кормить надо. Каждый день причём.

А бабушка к тёте Дунье в Карабах едет. Сон плохой она вчера увидела.

— А может, она сегодня хороший увидит? И не поедет?

— Не увидит. Вот, если только я останусь...

— Вредная старуха, — заключил Назимка.

— Да не вредная. Просто с железным характером. Не хочет отпускать, потому что боится — комары меня съедят. Или медведь вдруг...

Глаза у Назимки стали круглые, даже в темноте было заметно.

— А они, правда... могут?

— Съесть? Ещё как! Запросто! Они же там не такие, как у нас, а круглые и толстые, и рыжие вдобавок,— на ходу придумывала Витька.

— И ты не боишься?

Витька хотела сказать «нет», но это было бы нечестно по отношению к Назимке. Он, например, признался ей, что плакал, когда ему делали укол.

— Чуть-чуть, — сказала она и объяснила: — Там ведь люди как-то живут! И дети есть. Папа писал, у них построили два детских сада: «Теремок» и «Солнышко».

— Ну, тогда тебе надо ехать, — согласился Назимка.

— Очень надо. Просто очень-преочень. Но как? Без меня бабушка Фатья ни за что не хочет оставаться со Степан Иванычем и попугайчиками.

— Будем думать, — сказал Назимка и сел думать.

Лучше всего придумывалось, если ноги сложить калачиком, а кулаками подпереть щёки. Голова у Назимки хоть и чёрная, но очень светлая, и Витька сильно на это надеялась.

— Есть! — воскликнул Назимка и вскочил. — Твоих зверей могу кормить я!

Самые умные мысли — самые простые. Несколько секунд Витька не могла вымолвить ни слова: стояла и восхищённо смотрела на замечательного человека — Назимку. Потом, не сговариваясь, они схватили друг друга за руки и помчались!.. Помчались в сто двадцать шестую квартиру на шестом этаже, где Людмила Петровна, дядя Ариф и бабушка Фатья искали выход из создавшегося положения.

А выход вон какой открылся: лучше не придумаешь!