Пустячок. Сборник рассказов
Шрифт:
– Бэээ! – с обидой ответил он и отвернулся, скрывая непрошенную слезу.
Ее повесили на главной площади одного города. Его – сожрали нищие.
– Какое жуткое это занятие – любить, – размышлял он в очереди на рождение. Она стояла ровно за ним и, делая вид, что в упор его не видит, пыхтела носом. В прошлой жизни она утонула, и до сих пор ее мучил небольшой насморк.
– Что мне сделать, чтобы ты меня полюбила? – обернулся он. Она широко распахнула глаза.
– Отстань, дурак! – и отвернулась.
Кстати, именно это и сработало. В некотором смысле. Он попытался потерять ее из виду и пару жизней прожил на других континентах,
Потом она явилась к нему сама.
Она была невероятно хороша, как тогда, в самый первый раз, с холодными синими глазами, копной рыжих волос и белой кожей. Для полноты погружения не хватало только рыбной чешуи на руках.
– Почему ты меня не преследуешь? —вместо приветствия спросила она.
– Ты ведь сама послала меня куда подальше, разве нет? – удивился он.
– А ну-ка немедленно вернись поближе и томись! – топнула она.
Через три дня они поженились. Через год родили сына. А через три она собрала вещи и уехала к маме. На другой континент.
– Но почему? – кричал он в телефон.
– Я передумала, – ему даже показалось, что он увидел, как она пожала плечами.
Он пил горькую ночами, рыдал в подушку, а днем играл с маленьким сыном, кормил его супом и водил в парк смотреть на рыжие, похожие на ее волосы, листья.
Через месяц она вернулась. Ее лицо сияло.
– Я все вспомнила! – закричала она и с порога кинулась обнимать его. Впервые за все времена их знакомства она глядела на него восторженно, радостно, с любовью и надеждой. – Ты ведь… я же… ты ведь моя козочка! Я тебя выкормила! Как же я могла тебя бросить, ведь ты был таким чудесным черным козленочком, так умилительно шлепал губами! Можно я по старой памяти буду называть тебя Бубенчиком? – и она с чувством потерлась о его небритую щеку.
«Немного странно, но для начала сойдет. В следующей жизни выпрямим этот глюк», – подумал он и обнял ее в ответ.
БЫТОВАЯ МАГИЯ
Утро еще не набралось сил и ярких красок. Рассветная августовская дымка отступала под первыми лучами солнца, но еще вполне уверенно удерживала позиции между домами и деревьями. В это время летом Генриетта Павловна всегда выгуливала мопса Боню. Позже зной не выпускал грузную старушенцию из дома, и она, морщась от жары, наглухо задраивала окна тяжелыми шторами.
– Бонечка, а шо это у нас тут такое делается? – Генриетта Павловна остановилась и сложила руки на животе. Мопс Боня внутренне вздохнул: эта поза старухи говорила о том, что до соседского двора с аппетитными крысами, живущими возле мусорника, они так и не дойдут. Не умела она смолчать и уж тем более – пройти мимо, когда тут такое.
– Не, ну Боня, ну посмотри только! – возбужденно заворковала Генриетта Павловна, кивая головой на перекресток. Мопс послушно повернул голову. – Вон что делается, а!
Девушка в рваных джинсах старательно обливала из канистры какие-то тряпки, лежащие ровно посреди перекрестка. Поставила канистру, распрямилась, достала какую-то бумажку из кармана и, бегая по ней глазами, что-то зашептала.
– Девонька! – не выдержала Генриетта Павловна, – ты чего делаешь, а?
Девушка замахала головой, будто пытаясь избавиться от назойливой мухи.
– Ты волшбишь, что ли? – удивилась Генриетта Павловна. – А что делаешь – сглаз снимаешь? Соперницу нейтрализуешь? Ну скажи бабке-то, интересно же!
Девушка вытащила из кармана коробок спичек, зажгла одну, и, уже по пути к машине чуть поодаль, швырнула спичку в груду тряпья. То вспыхнуло.
«Я не разговариваю с незнакомцами!», – отчетливо услышал мысль юной колдуньи мопс Боня и поднял глаза на Генриетту. Та с каменным лицом наблюдала за игрой огня ритуального костра.
– А пусть ее, подрастет – поумнеет, – вздохнула наконец Генриетта Павловна, обращаясь к мопсу. – Я ведь тоже молодая да глупая была. Всякое поколение развлекается по-своему. Пусть ее. Что-то даже зябко сегодня как-то, да, Бонечка? – старушка пожала плечами. – Прохлада такая и влажность. А ну как бы ревматизм после променада такого не мучил. Ты же пописал, Бонечка? Домой идем?
Мопс несогласно затявкал. Куда домой? Почему так быстро? Не замечая собачьего протеста, Генритетта Павловна подхватила собаку и осторожно, но умело взлетела над землей. Пара добралась до балкона второго этажа.
– Иди, Бонечка, иди, – Генриетта Павловна спустила тявкающего мопса на пол балкона и стала с трудом перелазить через металлическую облезшую оградку.
– Надо внука попросить, пусть приладит мне тут калитку, – кряхтела она. – Несолидно-то как: я дама приличная, в летах уже, и через забор лажу. Стыд и позор, да, Бонечка?
– Стерва ты старая, зачем меня домой потащила! – заливался лаем Боня.
– А ну не кричи! – Генриетта Павловна замерла, перекинув одну ногу через ограду. – Ты что это разбушевался, Бонифаций? Чего обзываешься? Неужто забыл, как собакой стал, а? Кто на жену родную рот черный открывает, тот еще хуже собаки, это тебе повезло, что люблю тебя, дундука старого!
Боня недовольно заворчал – умела Генриетта поддеть и уже пятьдесят лет, как делала она это с чувством, со знанием, каждый раз пробуя что-то новое. А ответить ей – не моги. Один вон раз ответил. Шел третий год в шкуре мопса. Забыла Генриетта, как вернуть мужу человеческий вид. А может, только так говорила – кто же знает. Но в собачьей жизни есть свои неоспоримые плюсы. Да и внук привык уже. При встрече с уважением гладит по голове.
– Уф, – Генритетта Павловна наконец перемахнула через оградку. – Колени ноют с утра пораньше. Может, на дождь. А может, ночи холодней стали. Пошли завтракать что ли.
Боня молча кивнул. Ну ее, ту улицу. Он ведь тоже не мальчик, у него тоже с утра ноют колени. Пошли завтракать.
УТРО
В наши дни проворные и ушлые творцы подняли планку удивления безобразно высоко. Давайте начистоту: никого не удивит, если в уличном ларьке бородатый стегозавр в шейном платке закажет эспрессо. Дошкольник даже бровью не поведет, когда на детской площадке высадится десант звездолета в полной экипировке, а домохозяйка в магазине, видя приближающийся метеорит, лишь презрительно фыркнет и потянется за молоком. По этой причине писатель Леша Аннушкин не нашел сил удивиться, когда обнаружил, что все, написанное им, тут же обретает действительные формы. Леша почесал макушку, парой фраз снискал благоволение двух бабушек-соседок и одного издателя, да и успокоился на том. Что фантасту эти мелочи жизни, включительно с гонораром, когда в мире есть столько еще непридуманных вселенных. Впрочем, не всегда последствия творческого процесса спокойно уживались в Лешиной жизни.