Путь Черной молнии 2
Шрифт:
Захар, братуха! – воскликнул Сибиряков, – выходит, мой Лешка твоему Васе жизнью обязан… Нет, мужики, за это нужно еще выпить. Захар! – Николай обхватил рукой шею своего кореша и, притянув к себе, скорбно произнес, – теперь мы с тобой повязаны до конца жизни. Разве такое забудешь… А ты, Санек, молодец, все рассказал, ничего не утаил, теперь и мы с Захаром узнали всю подноготною о бунте.
После распределения Воробьев и Волков попали в седьмой отряд и даже в одну бригаду, сформированную из вновь прибывших осужденных. Выходили друзья на работу в деревообрабатывающий цех, рядом с которым располагался участок пилорамы. Сашу-Музыканта определили в пятый отряд.
Александра с первых дней закрутила совершенно новая лагерная жизнь. Наблюдая, он видел разницу между зоной общего режима и строгого. Если на «Двойке» заключенные имели статус первоходок, то на «Пятерке» отбывали более опытные «каторжане» уже не с одним отсиженным сроком за плечами. Это были совершенно разные люди с достаточными жизненными навыками, с уголовно-преступными привычками, приобретенными в ходе распутной жизни на воле. Здесь пребывали карманники, домушники, игровые шулеры, аферисты, а также хозяйственники и подпольные цеховики или как изъяснялись закоренелые сидельцы: некоторые из этих бедолаг прошли «Крым и Нарым». Они-то, как раз нечета мужикам-первоходкам и зеленым юнцам с общего режима. А вот такие заключенные, как Волков, переведенные в пятую колонию с особого режима, в основной массе входили в привилегированную касту осужденных. «Полосатики», как называли их зэки, быстро находили общий язык с авторитетными людьми зоны и, занимаясь налаживанием «дороги» на свободу посредством вольнонаемных сотрудников, получали помощь, а по-иному – грев. Пересылали родственникам со своих лимитных карточек деньги, ибо постороннему человеку, не вписанному в личное дело, запрещалось переводить денежные средства. Затем «гонцы» и «почтальоны» из числа вольнонаемных людей, или подкупленных работников администрации, ходили по адресам и, забирая деньги, проносили в зону. С таких денежных дел они имели установленный процент. Что касалось нарядов за выполненную работу, Александр был знаком с подобными сделками еще по «Двойке». Мастера и бригадиры по предварительному сговору с положняками 16 списывали с какого-нибудь заключенного часть изготовленной продукции и затем деньги переводились на лимитную карточку другому осужденному.
16
Положняк – авторитетный заключенный, отрицающий порядки администрации.
Завхозы, поставленные администрацией, мутили воду с начальниками отрядов, то есть совершали с ними сделки в виде разрешения дополнительных посылок или передач, а также свиданий с родственниками. На первый взгляд казалось, что в зоне тишь да гладь: мужики работают, блатные в зоне отсутствуют, актив не так свирепствует, как на общем режиме, хотя и «баллонов», так назвали активистов, и здесь хватало.
Александр иногда оказывался свидетелем, как кто-нибудь из заключенных, перебрав в приеме водки, затевал ссору, и чтобы задержать бузотера, активисты во главе с дежурными контролерами собирались толпой. Все до единого были вооружены ломиками, железными прутками или просто увесистыми палками. Конечно, они чрезмерно опасались, а вдруг кто-то встанет на защиту пьяного сотоварища и потому собирались на подобные мероприятия большой ватагой.
Политико-воспитательные работники, режимная часть и оперативники, на строгом режиме знали свое дело четко. У оперов также, как и на общем режиме, имелись свои осведомители в отрядах, бригадах. Разобщенность заключенных – это было одним из направлений оперативной части. Александр сначала не мог понять, что в зоне происходит: то ли авторитетные заключенные держат все под контролем, то ли администрация со всех сил старается подмять их под себя. В подтверждение его мыслей последнее время участились случаи жестокого разбирательства заключенных с завхозами и активистами. Именно в связи с этим обстоятельством произошло роковое происшествие, когда «повязочники» взяли на себя слишком много власти и, пытаясь навязать неугодную серьезному авторитетному человеку волю, поплатились жизнями. Сергей по кличке «Клочок» проткнул самодельной заточкой двух активистов, отправив обоих в иной мир. Воробьев спустя время на информационном стенде прочел о приговоре суда и расстреле Клочкова. Подобные мероприятия настораживали осужденных, а кого-то и пугали. В очередной раз он увидел собственными глазами, как завхоза седьмого отряда Голдобина, выносили чуть живого на байковом одеяле, обильно пропитавшегося кровью. Все выяснилось чуть позже: завхоз оказался слишком хитро-мудрым «пескарем» и обманывал осужденных, выуживая у них деньги за внеочередное личное свидание с родственниками. За подобные обманы его резали ножами дважды: в первый раз он выжил, а вот второй конфликт с обманутым заключенным закончился для него трагично – два удара он получил заточенным штырем в печень. Голдобин умер в Межобластной больнице для заключенных, так и не придя в сознание. Тем не менее, как бы ни было тревожно на «Пятерке», Александру данная колония пришлась по душе или, если быть точнее, сам контингент заключенных. Он быстро освоился и принял предложение Волкова, жить единой, дружной семьей или как иначе выражались заключенные: «ломать одну пайку хлеба».
Однако неприятности подкрались совершенно с другой стороны. Однажды Александр столкнулся нос к носу с двумя прапорщиками – «Крокодилом Геной» и «Кузей», переведенных с «Двойки» после бунта. Они узнали Воробьева и, не забывая, как Дронов держал обоих в кулаке, втихаря от всей души постарались «накапать» на Александра начальству. Таким образом, за ним установили негласный оперативно-режимный надзор. Заместитель начальника колонии подполковник Кузнецов уже беседовал с Воробьевым, вызвав в свой кабинет сразу же после распределения заключенных по отрядам. Начальник режимной части заявил Воробьеву без обиняков, что за бунт в колонии, он создаст ему такой «уют», что мало не покажется.
Проблема Александра состояла еще и в другом, как одному из главных бунтовщиков, следователи из комитета госбезопасности пообещали устроить ему в зоне «счастливую» жизнь. Комитетчики, договорившись с управлением ИТУ, «вручили» Воробьеву карточку с красной полосой, то есть «СКП» – склонен к побегу. Где бы он ни находился, куда бы ни пошел, везде его преследовал надзор. Каждый день ему надлежало посещать вахту для отметки у ДПНК. Ночью контролеры в погонах могли в любое время проверить Воробьева, находится ли он на своем спальном месте. Работать в промышленной зоне в третью смену ему строго-настрого запретили. Если Александра задерживали поблизости у разделительной ограды перед первой запретной полосой, то немедленно тащили в изолятор.
«Солдатских причин», чтобы наказать Воробьева было предостаточно: заметят на территории отряда в тапочках – отнимают права приобретения продуктов в магазине на целый месяц. Не застегнул при начальстве верхнюю пуговицу на куртке – лишают премиальных. Хотя Александр не курил, его все равно умудрялись наказать только за то, что находился рядом с курильщиками в неположенном месте и, решение администрации следовало незамедлительно – запрет пользоваться очередным свиданием.
Что касалось работы на производстве, то здесь Воробьеву помогали знакомые. Необходимо справедливо заметить, что бригадир панически боялся, как бы его не отстранили от работы за прикрытие Воробьева, но составленные грамотно наряды давали Александру право не сидеть в изоляторе за отказ от работы. Конечно, он мог бы открыто заявить начальству, что не станет брать в руки кайло и горбатиться на деспотичное государство, как когда-то Алексей Дронов в этом смысле отстаивал свою правоту. Тогда лагерная администрация начнет «прессовать» его по иным признакам, не как тунеядца, а как сознательного отрицателя социалистического строя. Волков, имея большой жизненный опыт в делах подобного рода, ненавязчиво объяснял Александру мудрую политику, как не стоит ударяться лбами с местной властью, идя на острый конфликт.
– Санек, пусть лагерные мусора давят тебе на чувства и, называя дармоедом и лодырем, твердят: «кто не работает – тот не ест». Не ведись на такие штучки. Я понимаю, что у тебя свои принципы, но распылять здоровье в тюремках не стоит, ведь старшие вертухаи только будут рады, если ты загнешься от чахотки. Будь хитрее и делай вид, что тебя все устраивает, а сам продолжай гнуть свою линию. Пойми, в нашей зоне тоталитарное правление и опера с режимниками умеют подавлять у зэков всякое свободолюбие – это их система, выстроенная годами.
– То есть, ты предлагаешь мне, терпеть их беспредел.
– Нет, Сань, просто научиться обходить неприятности стороной.
– И ты научишь меня…
– Другому бы я сказал – жизнь научит, но тебе готов давать советы, а примешь ли ты их, это уже твое дело.
– И все-таки, Волоха, надо сопротивляться их беспределу.
– Согласен. Когда мы научимся давать мусорам отмашку, они поймут, что мы сила, но это будет не скоро. Не в этом государстве мы ищем справедливости. Ты сам видишь, как завалив одного, двух баллонов, бродяги уходят из жизни – их расстреливают, а результат такого внутреннего бунта – ноль! И еще Санек, когда мы начинаем спорить о ментовском беспределе, вспоминай о матери, ведь ты обещал ей, не делать глупостей.
Александр снисходительно улыбнулся и кивнул в ответ. После очередных, подобных разговоров, он немного успокаивался и брал себя в руки, не давая эмоциям выплескиваться через край. Но в связи со сложившимися обстоятельствами, он не давал себе расслабляться до конца. Администрация жестким прессингом напоминала ему ежедневно, что значит быть «у кума под колпаком». Сто солдатских причин сваливались на его голову и отражались в виде наказаний за тот или иной проступок, даже незначительный. Тем не менее, он продолжал сопротивляться и жить. Вникая в суть разговора с Волковым и, получая тайные письма от братьев Брагиных, Александр постепенно пересматривал свое отношение к лагерному начальству. Внемля советам друзей, он перестал «вставать на дыбы», и уже не грубил людям в погонах. Отвечал им внятно, прямо, но никогда перед ними не заискивал.