Путь "Чёрной молнии"
Шрифт:
— Ладно, благодарю за информацию, попробую воспользоваться твоим советом. Поломоха, а что у тебя с ногой?
— На колючку нарвался. Танком шел.
— Чего?
— Ты не знаешь, что такое танк?
— Не-а.
— Это когда буром лезешь через забор и передаешь в изолятор братве грев. Вот и порвал себе ногу колючей проволокой. Меня в ШИЗО на десять суток за это посадили, а тут нога нарывать стала. Петровна меня и положила в санчасть. Хорошая женщинка, — рот Поломохи растянулся в блаженной улыбке, — я бы с ней ночку подежурил. Я слышал, кум Ефрем к ней клинья подбивает.
— Кто
— Отец мой Брежнев, — шуткой высказался Поломоха, — тебе лучше с ним не встречаться — это же главный кум зоны: гнилой, как пень, копни — одна труха. Ух и кровожадный! За любую мелочь упечет в трюм. Увидит в тапочках на улице — хана тебе, лишишься магазина, а если его тихушники на тебя капать начнут, пиши — пропало, вечным сидельцем в изоляторе будешь.
Поломоха не имел к птице — вороне никакого отношения, но когда в палату внезапно вошел майор, больной сразу же подумал: «Во блин накаркал, сейчас Ефрем Воробья будет пытать, кто ему по салазкам съездил».
Майор зыркнул на Поломошнова и он, хватив костыли, заковылял из палаты.
— Как себя чувствуешь? — обратился майор к Воробьеву.
— Терпимо.
— Да, не окажись ты пострадавшим, посадил бы я тебя в ШИЗО за драку. Четверо осужденных наказаны за твое избиение, но их было больше, ты смог бы на остальных указать?
Сашка решил отшутиться:
— Упал я начальник, с лестницы второго этажа, а в отряд пришел: с санчастью перепутал.
— Да, конечно, и по пути четверых избил, — иронизировал опер.
— Они между собой подрались, я здесь не причем.
— Глупый ты парень, и еще не знаешь здешних порядков, они теперь от тебя не отстанут. Не хочу, чтобы тебе на корню жизнь сломали. Ты понял, о чем я?
— Поживем, увидим.
— Заявление на них будешь писать?
— Обойдутся.
— Ладно, поправляйся, наказать за драку я тебя всегда успею, — и оглянувшись, убедился, что никого рядом нет, с улыбкой заметил:
— А ты Воробьев не из трусливых, всю эту блоть разбросал. Скажу тебе прямо, в моей практике такое редко бывало, и все же, будь осторожен, Рыжков злопамятный, если что, не занимайся самодеятельностью и обращайся к администрации.
— Ладно, начальник, спасибо за добрые слова, но мне еще пять лет здесь сидеть, сам разберусь.
— Знаю я теперь твои разборы, — строго сказал Ефремов, и выходя из палаты, добавил, — затеешь драку, точно посажу в ШИЗО.
Сашка, оставшись один, вполне осознавал, что после распределения по отрядам и после того, как он покинет санчасть, у него сложится незавидное положение.
«Мне нужно будет найти поддержку у нормальных пацанов, если такие есть в зоне, иначе эти беспредельщики устроят ночью «темную» под одеялом, изобьют до полусмерти или того хуже…».
Глава 20 Первое знакомство с блатными
Драка в колонии — серьезное ЧП, и оставить без наказания зачинщиков — значит прослабить внутренний распорядок. Рыжкова и еще троих заключенных, участвующих в избиении Воробьева поместили в ШИЗО, всем дали по пятнадцать суток. Будь на месте Воробьева кто-то другой, Ефремов добился бы признания от потерпевшего, возможно наказанный квартет пошел бы по статье злостного хулиганства, или за нанесение телесных повреждений с временным расстройством здоровья.
Ефремову в глубине души был симпатичен Воробьев, и он прекрасно знал, за какие дела блатные отряда хотели опустить вновь прибывшего, но просмотрев личное дело Воробьева Александра Николаевича, убедился, что парень с характером, и отбывает срок по тяжелой статье за избиение. Судя по постановлениям из личного дела за нарушениях режима содержания в следственном изоляторе, Воробьев является трудно исправляемым элементом. Имеет четко выраженное мнение, склонен к созданию групп, в компании явный лидер, агрессивен в отношении обидчиков, с администрацией может вести себя вызывающе — вот такую отрицательную характеристику заработал себе Воробьев в тюрьме.
«Да, а парень-то не промах, может его для начала тоже в ШИЗО посадить, — подумал Ефремов, — ладно, присмотрюсь к нему, да и неизвестно, как блатные его примут в отряде, ведь по распределению он попал в шестнадцатый, где и случилось на него нападение».
Сашкина печенка уже не так сильно беспокоила. Раны на лице подживали, и держать в больничке начальница санчасти его больше не могла. Инесса Петровна: молодая, статная, женщина хоть и носила мундир лейтенанта медицинской службы, но свою работу выполняла исправно, как бы она не напускала на себя надутый вид, но доброта всегда просматривалась в ее словах и поступках. Недаром к ней выстраивались очереди больных, когда она пришла работать врачом в эту колонию. Каждому хотелось, чтобы нежная рука Инессы Петровны прикоснулась к истосковавшемуся по женщинам телу осужденного, даже не смотря на то, что вкалывала иглу в пятую точку. Получив несколько предупреждений и выговоров от начальства, она стала строже относиться к зэкам. У женщины было еще одно имя — Инна, так называли ее близкие знакомые и друзья.
Воробьева выписали, и он отправился в шестнадцатый отряд. Обе бригады находились на производстве, и потому в секциях было безлюдно, за исключением дневальных, да освобожденных от работы по состоянию здоровья. Завхоз (заведующий хозяйством, осужденный) отряда принял Воробьева сухо, показал его спальное место: постель досталась на втором ярусе, да он не был в претензии, какие его годы, еще спустится на нижний ряд. Завхоз вкратце объяснил обстановку в отряде, но виду не подавал, что видел Воробьева раньше. Сашка сразу заметил его настороженный взгляд, чувствовалось, чего-то он чурается.
Сашка сел на край постели нижнего яруса и задумался: «Как меня теперь встретят блатные? Выходит, из-за меня четыре человека сидят в изоляторе, а вдруг снова набросятся с кулаками. Ладно: семь бед — один ответ, не на того нарвались, подметки псам лизать не стану».
Из раздумий его вывел голос, донесшийся из среднего прохода:
— Зема, подсаживайся ко мне, — позвал его парень, лежащий под одеялом. Сашка подошел и, поздоровавшись, сел на кровать.
— Ты с этапа?
Сашка кивнул.