Путь диких гусей
Шрифт:
Его поволокли по склону наверх, бросили к костру, уперев в грудь острие копья.
— Где деньги, что ты обещал нам за поход? Говори, сучья морда! — заверещал прямо ему в лицо гнусавым голосом один из бандитов. Его гнусавый и вздорный, как у бабы, голос выдал его происхождение.
"Кипчаки! Они, опять они взбунтовались! Подлые скоты!" — утвердился в своем предположении Кучум.
Тем временем гнусавый выхватил из костра головню и со смехом поднес к лицу пленного. Искры посыпались прямо ему на лоб и заставили поднять левую руку, заслоняясь
— Не нравится? Да? — заржал гнусавый. — Сейчас мы тебя чуть поджарим, а потом поговорим по душам.
— Чего вы хотите?
— Деньги! Обещанные тобой деньги!
Кучум обвел их взглядом и понял, что выхода нет. У караван-баши была небольшая сумма, оставленная на черный день. На самый черный день. И неужели этот день настал? Но и умирать из-за нескольких сотен монет не хотелось.
— Хорошо, вы получите деньги. Они у купцов в караване. Идемте к ним.
— Ишь чего захотел! — осклабился мужик в темном стеганом халате с рыжей бороденкой. — Мы поведем тебя туда, а там охрана. Нет, мы не дураки.
— Так что же вы предлагаете? — Хан сел на землю, отодвинувшись от головни.
— Скажи, у кого деньги, и мы приведем его сюда.
— Деньги у караван-баши, Но когда завтра остальные воины узнают, что вы похитили их… они же вас из-под земли достанут. Разорвут.
— Не твое дело, бухарский пес! — Ткнул его копьем гнусавый прямо в грудь. Однако копье уперлось в кольчугу и лишь слегка задело Кучума. — Мы идем к каравану, а ты, Улмас, будешь сторожить его, — приказал гнусавый молодому парню. — Если чего не так, то руби сразу, не задумываясь.
И они торопливо скрылись в темноте, оставив Кучума на попечение одного лишь безусого парня.
"Хвала Аллаху, что я на время оттянул развязку. Уж с этим-то юнцом я как-нибудь совладаю…"- Он внимательно пригляделся к своему охраннику, стоящему рядом с зажатой в руке кривой саблей.
Тот был ужасно худ и высок ростом. В набег, должно быть, пошел первый раз и не выработал в себе еще той жестокости и злобы, присущей бывалым воинам, проведшим полжизни в сражениях.
Но у Кучума не возникло к нему ни жалости, ни злости. Как к дереву, которое необходимо срубить для костра. Его просто требовалось убить и все. Он был для него неодушевленным предметом.
Кучум подобрался, напряг тело для броска, подобрав под себя ноги, затем неожиданно крикнул, выкинув вперед руку:
— Эй! Кто там?! Гляди! — указал за спину парня. Тот в растерянности повернулся назад и тут же Кучум был на ногах и выхватил из костра ближайшую к нему головню, огрел ей своего стража по голове. Он вскричал от боли, прикрыв голову руками, выронил саблю. Этого оказалось достаточно, и Кучум подхватил ее с земли и с громким воплем рубанул парня по голове наискось, Безумные глаза уставились на Кучума, рот раскрылся в последнем крике, и, выбросив руки вперед, он сделал неверный шаг, словно ища поддержки у другого, мгновение назад лишившего его жизни.
— Мама… — прошептал парень и упал лицом вперед, так и не дотянувшись до Кучума растопыренными пальцами. Легкая дрожь сотрясла его тело, дернулись раскинутые ноги. Молодое тело не желало отпускать жизнь из себя, но смерть была сильней.
— Эх ты, воин, — невнятно проговорил хан, с презрением взирая на распростертое тело, — и таких сосунков я набрал в набег… Сидел бы дома со своей мамкой… Мама… дождется она тебя, — с неожиданной злостью закончил он и в сердцах плюнул на еще теплый труп, отвернулся от него и бросил на землю чужой клинок.
Взглянул на собственные ладони, вспотевшие и подрагивающие, как от неожиданного прикосновения к притаившейся в густой траве лягушке. Вытер их о полы халата, еще раз плюнул на землю, освобождая рот от накопившейся злости и горечи, и направился к реке.
Но уже с полпути вернулся, нашел валявшуюся на траве свою саблю, помедлив, подхватил копье, бросил взгляд на лук и колчан со стрелами, но не стал их брать с собой и так вразвалку, медленно побрел к журчащей внизу мелкой речной протоке.
Он смачивал водой руки и прикладывал их надолго ко лбу, щекам, отирая шею, плеснул на грудь, охлаждая тело. И только теперь до него стало доходить, что чудом остался жив, пока жив, но вскоре вернутся от караван-баши грабители и постараются разделаться с ним. Он усмехнулся, представляя, каковы будут их лица, когда увидят у костра еще один труп, труп их сообщника, и так же не спеша пошел через осоку наверх.
Костер, предоставленный самому себе, почти прогорел и медленно умирал, выбрасывая синеватые языки из пепла. Взгляд Кучума невольно остановился на убитых, и он подумал, что убивать легко, но трудно потом разглядывать дело своих рук, вспоминать подробности, видеть густую кровь из ран, к цвету которой никогда невозможно привыкнуть.
Только тут он заметил, что мокрое от воды лицо облеплено противно гудящими комарами, мошками, высасывающими его кровь. Они как бы мстили за ту кровь, пролитую им. Вновь вспыхнула злоба на этих мелких кровопийц, по-своему покушающихся на его жизнь, незаметно, исподволь забирающих через малюсенькие хоботки-кинжалы алую кровь, чтоб потом, насытившись, взлететь отягощенными и к утру умереть, погибнуть при первых лучах солнца, отдав его кровь изумрудной траве.
Кучум провел ладонью по лицу, смахивая ненасытных кровопийц, и услышал глухие удары копыт из-за леса. "Слава Аллаху, наконец-то Алтанай с племянником… Где их шайтан носит?!"
Но на всякий случай отошел от костра в ближайший березовый лесок и едва спрятался за деревьями, как ударили тяжелые капли ночного дождя.
На поляну выскочили два каурых жеребца, высокие в холке, тяжело поводя впалыми боками. Всадники закрутили головами, не обнаружив у костра того, на встречу с кем они ехали.
— Что-то случилось, баран меня забодай, — выругался широкий в плечах Алтанай, повернувшись к племяннику. Тут они увидели трупы убитых и торопливо соскочили с коней, нагнувшись над ними.