Путь домой
Шрифт:
Надо же. У нее уже и план есть. Как-то слишком резво она настроена. Или давно готовилась, или мне повезло и у нас взаимная любовь до гроба. Хотелось верить во второе.
— И что за план?
Яна посмотрела на меня так, что все сомнения отпали. Может, она и вынашивала какие-то планы заранее, но она меня любит.
— Для начала, — промурчала Яна, — мы останемся здесь и не вылезем из постели до вечера. Это первая часть плана.
Захотелось спросить про вторую, но она впилась в меня губами, и все вопросы
Я закрыл глаза и отдался удовольствию.
…Борис сидел в кресле и пил пиво из высокого запотевшего стакана. Пижон. Я вот пью из бутылки. А Борзому надо выпендриться. Когда я предложил бутылку ему, он сморщился, как засохший шампиньон и сообщил:
— У тебя что, стаканы кончились?
Пришлось доставать стаканы, мыть стаканы, потому что я обычно пью из бутылки, и стаканы давно покрылись пылью. Охлаждать стаканы, потому что правильно запихнуть стакан в морозилку, а потом наливать в холодный. Понятия не имею, откуда Борян взял эту мульку, но переубедить его в том, что можно прекрасно обойтись без этого, не вышло.
Я так намучился с его стаканами, что принципиально отказался из них пить и демонстративно сосал пиво из горла. Борис обозвал меня «не тонким плебсом» и сидел теперь со стаканом в гордом одиночестве.
Злило ли его то, что я отказался поддержать его возню со стаканами или тема разговора — не знаю. Но Борзый сейчас оправдывал свое прозвище. Борзел.
— Я ненавижу ваш футбольный патриотизм. — Борис говорил резко, чеканил слова и размахивал им в такт ополовиненным стаканом. — Это игра в патриотиков. Вопилки, кричалки и пустота за ними.
— Борян, не кипиши. Мне футбик еще со школы до лампочки. — У меня от выпитого напротив было благодушное настроение. — И чем тебе футбол не угодил?
— Футбол не при чем. Меня злит попытка сделать из футбола единственный повод для национальной гордости. Нас что, ничего больше не объединяет? У нас нет истории? Культуры? Побед? Великого прошлого?
— А ты посмотри на это с другой стороны, — предложил я.
— Не топчи клумбы. Я и смотрю с другой. Я смотрю с точки зрения политики. Нужен повод для национальной гордости. Нужно на чем-то строить и воспитывать патриотические чувства. Нужно объединяющее звено. Но почему футбол? Почему эти тупые «оле-оле-оле, Россия вперед»? Мы же даже играть в него толком не умеем.
— Это интересно многим. Особенно молодежи.
— Многим интересна докторская колбаса. Давайте теперь орать, что она лучшая в мире. Оле-оле-оле, колбаска вперед! При чем здесь Россия? Даже у гребаных янки есть глупый гимн, полосатый флаг, конституция и Авраам Линкольн. А у нас, выходит, нет ничего, кроме кучки никчемных футболистов. Не на то ставим.
Я глотнул из бутылки. Неудачно. Пена полезла наружу. Поспешно отхлебнул. Борян, любитель подначек про кончающее пиво, даже внимания на это не обратил. Видимо, тема его задела. Меня она тоже начинала заводить.
— А что у нас есть? На чем еще может играть наше государство, чтобы вызвать у меня патриотические чувства?
— На футболе оно их не вызывает. Большинство этих футбольных патриотов спят и видят, чтобы поднять денег на этой стране и сбежать с ними в другую.
— Знаешь, — рассердился я, — мне футбол реально до лампочки. Но я тоже мечтаю отсюда свалить.
— Молодец, — зло пробурчал Борис. — Я и говорю, что патриотизма нет. Крикунов как грязи, а родину никто не любит.
— А за что мне ее любить? Что она мне дала?
— В первую очередь, она дала тебе тебя.
— Вот спасибо!
— Еще заходи.
— Иди ты в пень, Борзый. Себя я сам сделал.
Борис презрительно фыркнул.
— Не устал делать, творец, блин?
— Мне здесь мешают жить. — Я пропустил его реплику мимо ушей. — Государство делает все, чтобы сделать мою жизнь невыносимой.
Борзый зло сверкнул в мою сторону глазами.
— Ага. Государство спит и видит, как бы это Серого изжить и сделать его жизнь невыносимой.
— Таких серых — вся страна, — огрызнулся я.
— Вся страна разная. Но таких серых хватает. Им всё время всё не так. У них страсть искать место получше. Пословицу «там хорошо, где нас нет» они не воспринимают. Сначала их тянет в город, потом в столицу. Потом за бугор. Иногда это через поколение передается. Ты вот на понаехавших наезжаешь. А сам такой же. Сбежишь отсюда, там будешь понаехавшим. Лимитой.
— Тебя, что ли, все устраивает?
— Меня много чего не устраивает. — Борис подался вперед и продемонстрировал мне кукиш: — Но вот я отсюда свалю. Пусть другие бегут.
— А я свалю.
— Валяй. — Борис снова откинулся в кресле и одним глотком осушил бокал. — Потом назад прибежишь, расскажешь, как там невесело.
— Не прибегу.
— Не прибежишь, значит, открытку пришлешь с нытьем про русские березки и то, как тебе их не хватает. Большинство сбежавших ноют.
— Ни хрена они не ноют.
— Иди в сраку, — обозлился Борзый. — Раз ты все знаешь, я с тобой на эту тему больше говорить не буду.
Он обманул. Мы еще возвращались к этой теме. И не раз.
Он был прав. Я ничего тогда не знал. Это нельзя было знать. Это нужно было прочувствовать.
Я прочувствовал. Не знаю когда. Может, в Таиланде, когда проснулся среди людей другой культуры и другого языка. Может, в отеле, когда нашел мертвого Олежку и понял, что дороги назад нет, и все нити, связывающие меня с домом, оборваны. Может, позже, когда начал скакать по червоточинам… Но прочувствовал. Понял, осознал, что мечтал сбежать не туда. Такая хренька…