Путь к вершине
Шрифт:
Кроме любви к старославянским речениям проявлялись иногда у Геннадия Африкановича и другие, так сказать, неординарные причуды, могущие иному постороннему скептику показаться странными. Так, в скором времени сшил он себе треуголку. Признаться, увидев его впервые в этом головном уборе, коллектив оторопел: теперь-то уж недомогание начальника вылезет наружу. Но так как руководитель наш человек интеллигентный, воспитанный, то и треуголку он надевал, только когда шел от подъезда к машине и соответственно наоборот. Так что случайные прохожие принимали Геннадия Африкановича за популярного артиста, снимающегося в историческом фильме.
Когда отмечался пятилетний юбилей пребывания Г. А. Балбошина на вверенном посту, приготовили мы ему в качестве сувенира настоящий
Самовар юбиляр принял благосклонно, правда указал, чтоб в следующий раз заменили эпитет «мудрый» на «коллегиальный». Тут, естественно, мы зааплодировали, но Геннадий Африканович против обыкновения не улыбнулся по-отечески, а, наоборот, брови нахмурил и, повернувшись ко мне (подарок-то я ему вручал), высказался в том смысле, что самовар самоваром, но негоже нам забывать, что он не хухры-мухры, а Наполеон Пятый. Посему более приличествует ему шпага.
Намек мы поняли, стали обзванивать торговую сеть. Ни в универмаге, ни в коопторге, ни даже в культтоварах шпаг в продаже не оказалось. Взгрустнул коллектив. Но выручила нас главбух Алла Борисовна. Сильно смущаясь, заявила она, что сынок ее в юношестве увлекался фехтованием, был даже чемпионом областного совета спортивного общества «Динамо», только специализировался он на рапире, и одна такая с тех времен у них в доме сохраняется, потому как очень удобна для протыкания капусты во время ее квашения, чтобы выпустить, значит, образующийся углекислый газ.
Рапира ли, шпага ли, говорим Алле Борисовне, не до спортивных тонкостей, когда каждая минута дорога, тащите ее скорей, авось сойдет. Притаскивает Алла Борисовна свою рапиру, которая, кстати, выглядит вполне как шпага и к тому же находится в хорошем состоянии, ибо главбух наш, знаем, большая любительница квашеной капусты и прочих солений. Пока она за холодным оружием бегала, сочинили сообща надпись, не менее публицистическую, чем на самоваре. Но вот беда, к дяде Леше мы пришли, когда он уже отобедал. Шрифт умелец выбрал подходящий — готической конфигурации, но по понятным причинам допустил ошибки в расчетах, и уместилось у него на клинке только два слова: «Презревшему угрызения…»
Однако делать нечего, другой шпаги в наличии не имеется, съездить же в областной центр, поискать ее там, никак уж не успеваем. В общем, приготовившись к худшему, преподносим шпагу, то есть на самом деле рапиру, Геннадию Африкановичу. Прочитал он надпись на клинке и замер. Держит, значит, в одной руке якобы шпагу, другой лысину свою поглаживает, есть у него такая привычка, и молчит. Коллектив, конечно, застыл в опасении. Тут я решил каламбуром спасти положение: заслуги, говорю, мол, у вас большие, а надпись коротковатой получилась.
Геннадий Африканович еще с минуту помолчал, потом к вящей нашей радости отечески улыбнулся и изрек:
— Краткость — сестра таланта. — И, подумав, добавил: — Ты, Михаил Леонтьевич, запиши-ка эту мою мысль и не забудь ее при надлежащем случае обнародовать.
После этих слов, сами понимаете, невозможно было удержаться от ликования и троекратного скандирования «ура!». Вдохновились мы, новый прилив сил почувствовали и заработали с наивысшей отдачей — только арифмометры трещат. В кратчайший срок полугодовые показатели не только привели к желаемому знаменателю, но даже превысили. Там, где раньше было два процента роста, ухитрились пять вывести, а где пять — все десять. И за такой самоотверженный труд приготовились получить премии. Геннадий Африканович приказ отдал — каждому по месячному окладу.
Только
— Ой, беда, Михаил Леонтьевич, — всхлипнула Алла Борисовна, — отказался банк деньги выдать. У них, говорят, подпись «Наполеон Пятый» среди распорядителей кредитов не значится. Если, говорят, у нас начальство сменилось, то должны мы из вышестоящей инстанции соответствующее уведомление представить. Объясняю им, что Наполеон Пятый — это вроде бы как административный псевдоним товарища Балбошина. Но там, вы же знаете, буквоеды, чернильные души. Денежки, говорят, мы платим настоящие, и поэтому на документе не псевдонимная подпись должна стоять, а подлинная. Придется, наверное, сигнализировать по инстанции. Геннадий Африканович золотой, безусловно, руководитель, но, если выбирать между ним и премиальными, тут и вопроса не может быть.
— Не спешите, Алла Борисовна, — говорю успокаивающе, — зачем же начальника менять, когда проще привести в соответствие его анкетные данные. Закон этому не препятствует. Я вот лично дважды отчество сменил и один раз фамилию. Очень простая процедура, никакого бюрократизма.
Пошел я с этой идеей к Геннадию Африкановичу. Выслушал он меня и с некоторым даже неудовольствием говорит: «Давно пора было сообразить. Если я Наполеон Пятый, то и в паспорте так должно быть записано».
Документ, удостоверяющий личность Наполеона Африкановича Пятого, бывшего Балбошина Г. А., наша городская паспортная служба оформила буквально за день. Теперь дело оставалось за тем, чтобы новую подпись утвердила вышестоящая инстанция. Составили мы следующее прошение: «В силу производственной целесообразности и ввиду изменения пунктов 1 и 3 в анкетных данных распорядителя кредитов нашего учреждения просим отдать распоряжение впредь считать Балбошина Геннадия Африкановича Наполеоном Пятым со всеми вытекающими отсюда последствиями».
Текст, что и говрить, отредактирован был благоразумно, но когда послали бумагу в инстанцию, беспокойство охватило: вдруг там не одобрят просимой нами перемены и аллегории сделают. День проходит, другой. Из инстанции никакого ответа. Коллектив совсем приуныл. И когда уж ожидание истомило всех окончательно, прибывает курьер, вручает мне пакет под расписку. Срываю я дрожащей рукой сургучи, достаю из конверта бумагу, разворачиваю ее и вижу, что на пашем прошении в верхнем левом углу энергичным четким Иван Ивано-вичевым почерком начертано: «Принять к исполнению. Наполеон Четвертый».
История, рассказанная Михаилом Леонтьевичем, была выслушана нами с огромным вниманием, а по ее окончании слово взял, не испросив предварительно согласия, появившийся пять минут назад в нашем купе гражданин в голубом тренировочном костюме, чьи габариты были еще внушительнее, чем у товарища Паромова.
Кто часто ездит по железным дорогам страны, тот знает: в любом вагоне любого поезда обязательно найдется субъект, которого почему-то не устраивают попутчики, доставшиеся ему согласно купленным билетам, и буквально через полчаса после отправления он начинает бродить по вагону и заглядывать в приоткрытые двери, выискивая компанию, которую мог бы осчастливить своим присутствием. И если где-то затеяли игру в подкидного или принялись травить дорожные байки, он тут как тут. Без всякого приглашения такой тип присаживается к вам и уже через минуту, заглядывая в ваши карты, громко шепчет: «Бей тузом!» Вы следуете его рекомендации и остаетесь «дураком». «Не тем тузом надо было», — укоризненно качает он головой. Так как никакого другого туза у вас не было, вы начинаете тихонько его ненавидеть. Когда же после его громогласного заявления: «Ну, с такой картой любой дурак сыграет!» — вы проигрываете, то вам не остается ничего другого, как передать ему колоду, сославшись на неожиданно возникшую потребность подышать в тамбуре свежим воздухом. Если же пассажир-прилипала набредет на компанию, занятую беседой, он дожидается первой паузы и, отодвинув вас локтем, объявляет: «А вот со мной еще почище случай был!»