Путь Пилигрима

•••

Толпа на площади, в центре которой возвышалась бронзовая статуя Кимбрийского быка, хранила

молчание. Весеннее небо над Аалборгом в Дании было высоким и голубым; а перед толпой на трех пиках, торчащих из потускневшей от времени стены красного кирпича, сообразно одному из законов пришельцев, умирал человек. Двое наблюдателей, судья и исполнитель этого закона, взирали на происходящее, сидя верхом на ездовых животных, всего в каких-нибудь двух шагах от того места, где в толпе людей стоял Шейн Эверт.

– Сын мой,- на тяжеловесном алаагском языке говорил молодому старший и более грузный из двоих, даже не подозревая, что поблизости находится понимающий его человек,- не устану повторять тебе: ни одно существо нельзя приручить за вечер. Тебя предупреждали, что, когда они путешествуют семьей, самец защищает самку, а самка и самец вместе защищают детенышей.

– Но, отец,- возражал молодой,- не было ни малейшего повода. Я лишь оттолкнул самку в сторону энергетическим копьем, чтобы ее не сшибла лошадь. Это было необходимое действие, а не наказание или нападение…

Их слова звенели в ушах Шейна и отпечатывались в его мозгу. Подобно гигантам в человеческом обличье, неуместные в своей средневековости, два массивных алаага возвышались рядом с ним. Яркий солнечный свет сверкал на зеленом и серебряном металле их доспехов и на рыжеватых, напоминающих верблюдов, тварях, служивших им ездовыми животными. Они были заняты собственной беседой, не забывая надзирать за толпой людей во время казни этого узаконенного представления. И только малая толика их внимания была обращена на человека, распятого ими на пиках.

К счастью для себя, а также и для людей, вынужденных быть свидетелями его смерти, подвергшийся казни датчанин был парализован энергетическим копьем, которое алааги называли «длинной рукой», еще до того, как его бросили на три длинные острые металлические пики, торчащие из стены на высоте двенадцати футов над землей. Пики пронзили его, пока он был без сознания, и он сразу же впал в шоковое состояние. Поэтому сейчас он не отдавал себе отчета в собственном умирании или в том, что его жена - женщина, из-за которой он подвергся смертной казни,- лежит мертвая у подножия стены прямо под ним. Теперь он сам был почти мертв. Но пока жизнь еще теплилась в нем, по алаагскому закону все находящиеся на площади обязаны были наблюдать.

– …Как бы то ни было,- отвечал пришелец-отец,- самец неправильно понял. А когда скоты ошибаются, отвечает хозяин. Смерть обоих была необходима - чтобы показать: мы никогда не ошибаемся и не потерпим нападения со стороны туземных тварей, которых завоевали. Но ответственность лежит на тебе.

Под ярким солнцем металл на пришельцах сиял тем же древним примитивным блеском, что и бронзовая статуя быка или торчащие из невзрачной кирпичной стены пики. Но люди на площади теперь надолго запомнят, что нельзя обманываться внешностью.

Традиции и нечто вроде суеверий нерелигиозных алаагов сохранили доспехи и оружие, существовавшие еще пятьдесят тысяч земных лет назад на той планете, которая породила этих девятифутовых покорителей человечества. Однако архаичным их платье и вооружение было лишь внешне.

Истинная сила двух надзирателей заключалась не в мечах или копьях «длинная рука», а в маленьких золотых с чернью жезлах у пояса, драгоценных камнях перстней на массивных указательных пальцах, а также крошечном, непрерывно перемещающемся глазке в передней луке каждого седла, пристально и неустанно наблюдающем за толпой.

– И вправду. Мой промах,- покорно произнес сын алаага.- Я загубил хороший скот.

– Верно, что загублен хороший скот,- ответил его отец,- невинный скот, у которого изначально не было намерения преступать наш закон. И за это мне отвечать сполна, потому что я твой отец и отвечаю за твой промах. Но ты отплатишь мне впятеро, ибо твоя ошибка серьезней, нежели просто порча хорошего скота.

– Серьезней, отец?

Шейн по-прежнему полностью скрывал голову под капюшоном своего страннического плаща. Те двое не подозревали даже, что один из скотов Лит Ахна, алаагского Правителя всей Земли, стоит от них на расстоянии, меньшем «длинной руки», понимая каждое их слово. Но благоразумнее не привлекать их внимания. Алаагские отцы обычно не выговаривают сыновьям на публике или в присутствии скота. Гремели мощные голоса, и в ушах Шейна пела кровь.

– Гораздо серьезней, сын…

Шейна мутило от вида фигуры на пиках, висевшей прямо перед ним. Он пытался оградиться от нее с помощью одной из своих фантазий - придуманного образа человека-изгоя, которого не в силах схватить или победить ни один алааг. Человека, подобно Шейну, анонимно путешествующего по свету в одежде пилигрима, но, в отличие от Шейна, мстящего пришельцам за каждое зло, причиненное мужчине, женщине или ребенку. Однако фантазия меркла перед лицом кровавой реальности на стене напротив. Внезапно уголком правого глаза он заметил нечто такое, что мгновенно вышибло эту реальность из его головы и заставило его затрепетать от безрассудного восторга.

На высоте около четырех метров над ним и всадниками изогнулась ветвь дуба, конец которой попадал в поле зрения Шейна. На конце ветви среди молодых зеленых листочков виднелся маленький кокон, уже разорванный.

Из него совсем недавно выбралась измятая пока бабочка, еще не имеющая представления, для чего ей крылья.

Непонятно было, как ей удалось пережить зиму. Теоретически алааги истребили всех насекомых в городах и селениях. Но вот оно - рождение земной бабочки в одно время с умиранием земного человека, маленькая жизнь вместо большой. Совершенно непомерное чувство восторга пело в груди у Шейна. Вот существо, избегнувшее смертного приговора чужаков и намеревающееся жить вопреки алаагам,- да, если эти двое надзирателей на огромных рыжих зверях не заметят, как она взмахнет крылышками, расправляя их для полета.

Они не должны заметить. Неприметный, затерявшийся в толпе в своем грубом плаще пилигрима и с посохом, неразличимый среди других бесцветных человеческих существ, Шейн переместился вправо, ближе к пришельцам, так что конец ветки с вылезшей бабочкой оказался прямо между ним и человеком на стене.

Это было похоже на суеверие, магию… называйте как угодно - только так он мог бы помочь бабочке. Шанс на сохранение крошечной жизни, зарождающейся сейчас на ветке, по законам космической справедливости должен быть гарантирован большой жизнью, угасающей у человека на стене. Одна должна уравновешивать другую. Шейн сфокусировал зрение на очертаниях бабочки, которые, приблизившись к нему, скрыли фигуру человека на пиках. Он заключал сделку с судьбой. «Не стану мигать,- говорил он себе,- и бабочка не будет видна алаагам. Они увидят лишь человека…»