Шрифт:
Четыре часа из жизни капитана Map Дона
Человек глубоко вздохнул и раскрыл глаза. Сознание возвращалось медленно и как бы толчками. Окружающие предметы были ещё в тумане, но свинцовая тяжесть в конечностях начала таять, уступая место пьянящей лёгкости.
Лежать навзничь не очень-то удобно, даже пошевелиться в ванне нельзя: к каждой точке тела присосались бесчисленные нитевидные отростки, связавшие воедино человека и биостат, занимавший весь отсек.
Но вот одна за другой нити начали отключаться и опадать.
Смертельно-бледное лицо человека окрасилось слабым румянцем. Он пошевелился и осторожно повернулся на бок.
Матовый свет люминофоров, лившийся со стен и потолка, нестерпимо резал глаза, и человек опустил веки. Когда через миг он снова раскрыл глаза, вокруг сгустились сумерки: это сработал киберкорректор.
Человек поднялся и неуверенно шагнул. Ноги казались ватными и подгибались.
Подойдя к полукруглому тайм-пульту, человек долго вглядывался в ярко-красную шкалу, на которой горела чёткая цифра «40». Столько лет длился его очередной сон… Затем человек перевёл взгляд на маленький кофейный экран, расположенный под шкалой. Все, как и должно быть: посреди экрана мерцала цифра «8», – число часов, прибавившихся к возрасту человека за время анабиотического сна. Теперь он может бодрствовать четыре часа. Восемь и четыре – это двенадцать часов. Да, за один цикл, составляющий сорок лет ракетного времени, он физиологически постарел ровно на один день.
Беззвучно пошевелив губами, человек отвернулся от пульта и подошёл к выходному люку. Походка его с каждым шагом становилась более уверенной, плечи распрямились и в глазах появилось осмысленное выражение.
Узкий коридор встретил человека успокаивающим жужжанием кондиционера. Все, казалось, было таким же, как и в прошлое бодрствование, – и зелёные сигнальные огоньки, мозаикой бегущие по полу, и затейливые пластиковые узоры на покатых стенах, и грозовой воздух, напоённый запахом сосны.
Человек на ходу провёл пальцем по стене. Пыли не оказалось – Киб все годы добросовестно следил за чистотой корабля. Да и откуда взяться тут пыли? И человек вдруг с острой тоской подумал, что старательный робот будет все так же сметать несуществующий сор, когда стремительная «Таира» будет мчать в пространстве его уже безжизненное тело…
Но времени было немного, а дел – не так уж мало.
Человек решительно потянул на себя ручку и вошёл в штурманский отсек. С помощью поручня он очутился в центре огромной сферы. На чёрной её поверхности холодно горели звезды. Рисунок их значительно изменился по сравнению с тем, который мерцал здесь в прошлый раз, сорок лет назад. Пути перемещения каждой звезды были обозначены светящимся пунктиром.
Сегодня он проснулся в девятый раз. Значит, протекло триста шестьдесят лет эйнштейновского времени с того момента, как он, осуществляя идею Большого Мозга, уснул, целиком отдавшись во власть биостата.
Сколько раз ещё предстоит ему засыпать и просыпаться, почти не старея? Почти… В этом «почти» было самое страшное. Каждый цикл – это всего один день жизни. Да, но и дней в человеческой жизни, в сущности, не так уж много! И тает жизнь, уходит без следа, как мартовская вешняя вода. Тает жизнь, подобно льдине, унесённой тёплым течением из родных северных вод. Медленно, но верно…
Физиологически прошло лишь девять дней с того момента, как он втиснулся в узкий кокон биостата и немеющей рукой включил реле времени. Девять дней – это, конечно, совсем немного. Но сколько ещё таких дней займёт дорога? Кто ответит ему на это? Путь «Таиры» долог…
…Человек устало потёр лоб, бросил взгляд на хронометр, включившийся сразу же, как только он очнулся от анабиоза.
Прочь, прочь воспоминания! Уже прошёл целый час, а он ещё не приступил даже к пластической гимнастике. А ведь, кроме того, нужно успеть проверить, правильно ли действует, не расстроился ли Большой мозг «Таиры», наскоро просмотреть по видеозору, что встретил корабль на своём пути за последние сорок лет полёта. Главное же – проведать тех, в седьмом отсеке… И на всё это остаётся лишь три часа, ни минутой больше!
Но воспоминания не подвластны разуму. Они налетают, как коршуны, и нет сил отогнать их…
В полёте Map Дон почти не испытывал тоски.
Капитан педантично следовал жёсткому режиму, им же самим установленному. Он помнил по рассказам коллег-астронавтов, вернувшихся на Землю, как пагубно отражается на психике человека малейшее, казалось бы, отклонение от корабельного распорядка.
Каждый день капитана был загружен до предела. С помощью роботов он исподволь приводил в порядок огромную информацию, непрерывным потоком идущую на командирский пульт от всех систем «Таиры». Он тщательно классифицировал блоки памяти, составляя с Робом длиннейшие каталоги. В короткие часы отдыха, которые он позволял себе, Map Дон просматривал сферофильмы, заполнявшие бесконечные стеллажи информатория. Сколько он успел переглядеть за долгие годы!
В одних фильмах рассказывалась история Земли – Голубой планеты, как называли её звездопроходцы; в других блоках содержались документальные отчёты о космических экспедициях, о работах по созданию отражающей сферы на орбите Плутона, о колонизации Венеры – да мало ли о чём?
Больше всего Map Дон любил фильмы о первых космонавтах. Он готов был смотреть их по нескольку раз подряд.
Однажды… Сколько лет назад это было?… Однажды, наводя порядок на стеллажах, капитан наткнулся на старый обшарпанный блок, на крышке которого с трудом читалась надпись:
«Памяти капитана Лерса. Здесь собраны кадры, переданные на Землю автоматической станцией – спутником наблюдения из зоны Проксимы Центавра».
Стройный красавец «Борн» на фоне чёрного звёздного неба, разрезанного надвое белой рекой пламени, льющегося из фотонных дюз, похожих на огромные блюдца…
Красноватое облако, всплывшее навстречу…
Манёвры «Борна», пытающегося уклониться от встречи…
Замедленная съёмка позволяла отчётливо видеть, как радиационное облако со всех сторон охватывало корабль, так и не сумевший выскочить из ловушки. Очевидно, в навигационной системе случилась неисправность, оказавшаяся роковой…