Путешественник
Шрифт:
Вообще-то я слышал о подобной материи еще задолго до того, как покинул Венецию. Помнится, священники рассказывали, что Папа Римский среди драгоценных церковных реликвий хранит sudarium [153] — одеяние, которым в свое время якобы вытирали святое чело Иисуса Христа. Этой ткани приписывались священные свойства, и поэтому, утверждали священники, ее нельзя было уничтожить. Ее можно было кинуть в огонь и оставить там на долгое время, а затем извлечь обратно в целости и сохранности. Еще я слышал, что некий выдающийся целитель оспаривал заявление священников о том, что якобы именно святой пот сделал sudarium невосприимчивым к разрушению. Он настаивал на том, что ткань,
153
Букв. платок, салфетка (лат.); изображение главы Христа на куске ткани; Спас Нерукотворный.
При всем моем уважении как к набожным верующим, так и к прагматичным последователям Аристотеля, я все-таки возражу и тем и другим. Поскольку я проявил интерес к этой не сгорающей в огне ткани, сотканной огнепоклонниками-гебрами, мне потом показали, как ее делают и из какого материала. В горах неподалеку от Балха есть некая порода, мягкая на ощупь. После того как эту породу дробят, она разделяется не на зерна, как песок, а на волокна, как лен. Эти волокна мнут, сушат, вымачивают, снова мнут, вытягивают, а затем скручивают в нить. Понятно, что из любой нити можно соткать ткань, и также ясно, что ткань, сделанная из минерала, не должна гореть. Необычная горная порода, грубое волокно и волшебная ткань, сотканная из него, — все это огнепоклонники-гебры считают священным и приносят в жертву своему Ахурамазде; они называют эту удивительную материю словом, которое буквально обозначает «непачкающийся камень» и которое я взял на себя смелость перевести на более цивилизованный язык как «горный лен».
Глава 3
Мой отец и Ноздря отсутствовали недель пять или шесть, ну а поскольку дядя Маттео не требовал особого внимания, у меня оставалось довольно много свободного времени. Поэтому я еще несколько раз возвращался в дом гебра — обязательно надевая при этом одежду, которой не требовалась «чистка». И каждый раз, когда я произносил пароль: «Покажи мне самый лучший товар», старик просто сотрясался от хохота, вспоминая мое появление перед ним в женской одежде. Мне приходилось сносить его хохот и грубые шуточки, терпеливо ожидая, когда персиянин возьмет наконец мой дирхем и покажет, какая комната свободна.
Раз за разом я перепробовал всех его девушек. Ну а поскольку все они были мусульманками-пуштунками и, соответственно, tabzir, то сношения с ними приносили мне лишь облегчение, а не настоящее удовлетворение. Я мог бы с таким же успехом проделывать это с kuch-i-safari, причем это обошлось бы мне гораздо дешевле. Я даже узнал от девушек несколько слов на пушту, посчитав этот язык недостойным дальнейшего изучения. Судите сами: вот, например, слово «gau», когда его произносят нормально, на выдохе, значит «корова», однако оно же на вдохе означает «теленок». А теперь представьте себе, как простое предложение «У коровы есть теленок» звучит на пушту. Представили? Ну а сейчас попытайтесь вообразить, как ведется более сложный разговор.
Выходя из дома свиданий обратно через лавку, торгующую «горным льном», я все-таки останавливался, чтобы переброситься несколькими словами на фарси с хозяином-гебром. Обычно старик делал несколько насмешливых замечаний на свою излюбленную тему — как мне пришлось переодеться женщиной, но он также снисходил до ответов на мои расспросы относительно особенностей его религии. Мне было интересно побеседовать с этим уникумом — ярым последователем старинной языческой религии. Лавочник признался, что сейчас осталось совсем мало верующих, но он утверждал, что когда-нибудь его религия снова станет главной — и не только в Персии, но и на восток и на запад от Балха, от Армении до Бактрии. Кстати, первым делом старик сказал мне, что не следует называть его гебром.
— Это слово означает всего лишь «язычник», и оно используется мусульманами в качестве насмешки. Мы предпочитаем, чтобы нас называли «заратуши», потому что мы являемся последователями Заратуштры, Золотого Верблюда. Именно он научил нас поклоняться богу Ахурамазде, чье имя в наши дни переделали в презренное Ормузд.
— Что значит «огонь», — со знанием дела произнес я, поскольку Ноздря много рассказывал мне об этом. И кивнул головой в сторону лампы, которая всегда горела в лавке.
— Ничего подобного, — обеспокоенно ответил старик. — Это глупое заблуждение, что мы якобы поклоняемся огню. Ахурамазда — это бог Света, и мы просто поддерживаем огонь как напоминание о его благотворном свете, который изгоняет темноту его извечного врага Аримана [154] .
154
Ариман — в зороастрийской мифологии глава сил мирового зла, противник благого бога Ахурамазды.
— Вообще-то, — заметил я, — ваш Ахурамазда не слишком отличается от нашего Господа Бога, который борется против своего врага Сатаны.
— Согласен. У мусульман — Аллах и Шайтан, у вас, христиан, Иисус Христос и Сатана, которых вы получили от иудеев. Ну а прообразами Бога и Дьявола для самих иудеев послужили наши Ахурамазда и Ариман. Кстати, ваши ангелы и демоны тоже скопированы с наших небесных посланцев малахим и их противников злых дэвов. А ваши Рай и Преисподняя взяты из учения Заратуштры о природе и загробной жизни.
— Ну хватит! — запротестовал я. — Мне нет дела до иудеев и мусульман, но истинная христианская вера никак не может быть простым подражанием чему-то.
Старик перебил меня:
— Взгляни на любую картину, где изображены ваш христианский Бог, ангелы или святые. Они обязательно запечатлены со сверкающим нимбом вокруг головы, разве не так? Красивая фантазия, и придумали ее, между прочим, мы. Ибо нимб символизирует свет нашего вечного пламени, которое в свою очередь олицетворяет свет Ахурамазды, вечно освещающий его посланцев и святых.
Это звучало достаточно правдоподобно, и мне расхотелось спорить, но, разумеется, я никак не мог признать правоту язычника. Старик продолжил:
— Вот почему нас, заратушей, веками преследовали, осмеивали, уничтожали и отправляли в изгнание. Причем все: мусульмане, иудеи и христиане. Понятно, что люди, которые гордятся своей единственно истинной верой, должны делать вид, что получили ее через какое-то особое откровение. Они не хотят помнить, что она просто пришла к ним из первоначальной веры других народов.
Возвращаясь в тот день обратно в караван-сарай, я думал, что, возможно, церковь поступает мудро, требуя от христиан слепой веры и запрещая рассуждения. Чем больше вопросов я задавал и чем больше ответов на них получал, тем сильнее становились мои сомнения. Когда я проходил мимо сугроба, то сгреб снег в пригоршню и слепил из него снежок. На первый взгляд он был круглый и плотный. Но когда я присмотрелся к нему внимательней, его округлость в действительности оказалась состоящей из огромного числа плотно примыкающих друг к другу углов и пиков. Если бы я подержал снежок в руках подольше, то вся его видимая прочность превратилась бы в воду. В этом и заключается опасность любопытства, думал я: все несомненные факты превращаются в обрывки и исчезают. Человек достаточно любознательный и упорный может даже обнаружить, что круглый и плотный земной шар на самом деле таковым не является. Интересно, станет ли он гордиться своей способностью к умозаключениям, если они выбивают почву у него из-под ног? И опять же кто ответит: является ли истина более прочным фундаментом, чем иллюзия?