Путешествие дилетантов (Книга 2)
Шрифт:
Наша Марго наконец-то вышла замуж, за кого - не знаю, да и знать не хочу, и укатила с мужем на Кавказ. Полегчало, друг мой, полегчало! Воздух чист. С ужасом вспоминаю минувший год и наслаждаюсь покоем. Много ли мне надо? Дела в Департаменте вновь пошли хорошо. Все успеваю. Лишь по утрам, просыпаясь в одиночестве, скорблю недолгие минуты, но знаю, что выйду к завтраку, например, в любую рань, и Лавиния встретит меня за столом, и это приносит мне облегчение.
Как-то после обеда госпожа Тучкова, навестившая нас, вдруг извлекла из ридикюля конверт и молча протянула его дочери. "Это письмо для вас",пояснила она. "От кого же?" - удивилась Лавиния и покраснела. "От меня",сказала госпожа Тучкова совершенно серьезно. "Вы написали мне письмо?" спросила дочь, еще пуще краснея и заметно нервничая.- Что это значит?" "Читайте, читайте,- потребовала госпожа Тучкова,- так будет лучше..." Не успел я подумать, что это опять какие-нибудь очередные ее штучки, как тотчас так оно и вышло. Лавиния пробежала первые строчки и рассмеялась, потом обернулась ко мне и так по-дружески, как давно уже со мной не говорила, сказала: "Послушайте-ка..." Она это так сказала, с такой интонацией, что я за одним этим словом услышал целую фразу вроде: "Ну, мы с вами старые друзья и единомышленники, и вы послушайте-ка, что написала эта сумасбродка..." И она принялась читать письмо вслух: "Дорогая Лавиния, Вы введены в заблуждение, и мне прискорбно это знать. Вы введены в заблуждение относительно моей роли и моего участия в Вашей поимке и возвращении в родной дом...- Тут мы с Лавинией переглянулись.- Счастье несколько раз улыбалось Вам, но Вы с Вашей гордостью и амбициозностью, с Вашими предрассудками..." Лавиния отшвырнула письмо. "Я писала это для вас!" крикнула мать. "Сударыня,- сказал я почти с угрозой,- вы снова затеваете интригу... Только мы было склеили осколки, как вы снова... снова...- Тут я закричал:- Нет, так жить нельзя! Это невыносимо!.." Она поднялась со стула, раздувая ноздри, тяжело дыша. "Я ошиблась тогда,- сказала она, как Сивилла,- не вы должны были быть мужем моей дочери! Вы слишком бесформенны и унылы. Вы мне неприятны! Я ошиблась!.." Она подняла свое послание и бросилась вон. Лавиния смотрела на меня с ужасом и состраданием. За этот взгляд можно было и умереть! Она подошла и положила руку мне на плечо. "Она сошла с ума, не огорчайтесь,- сказала спокойно и твердо,- у нее истерика, потому что она привыкла быть сильнее, не огорчайтесь". У меня земля уходила из-под ног ото всего случившегося: крик, брань, внезапность, рука Лавинии на плече, участье... "А ведь я не так уж слаб,- сказал я, еле ворочая языком,- что же это со мной происходит? Отчего же это все так?.. Наверное, вы меня с ног сбили... Как же это все со мной получилось?.." Видимо, я и впрямь выглядел поверженным. Она гладила меня по голове, потом губами прикоснулась к щеке. Только бы не разрыдаться, подумал я, этого еще не хватало!.. Но вот, представьте, с тех пор все у нас как будто и начало окончательно устраиваться. Теперь я приезжаю из Департамента - меня ждут, и ясный взор мне приготовлен, и теплые руки, и мягкие интонации. И я растворяюсь в этом во всем, распадаюсь, теряюсь; мне это непривычно, друг мой, непривычно, и по вечерам, когда время отправляться ко сну, начинает одолевать эдакая навязчивая старая несмелая мыслишка, мол, не пора ли, наконец, отправиться к ней в спальню в халате и со свечой, чтобы как-то уж окончательную точку поставить и начать новую жизнь? Совсем новую. И не пора ли мне позабыть ту первую, нелепую половину нашей жизни, мучительное притирание друг к другу с претензиями, с амбициями, под знаком одного страшного пророчества, что ежели Бравуры двинулись, то они идут и идут? Конечно, советы Евдокии Юрьевны, старой моей благожелательницы: не ждать погоды, не сохнуть, а порвать, поломать, растоптать, забыть, найти себе молодую вдову, у которой голова закружится от счастья обладать мною, переполненную благодарностью и тихой заботой, у которой как голова закружится, так и будет всю жизнь кружиться,- конечно, эти советы я отмел, ибо что она, моя тетка, может понять в моем безумстве? Она же сама когда-то оказалась на положении такой вдовы, верной, честной, наипреданнейшей, о себе позабывающей. А тут, когда входит в комнату эта юная, гордая, трагическая царица, не помышляющая властвовать, а сама власть, не подозревающая о своем величии, а сама - величие, я коленопреклонен, друг мой Петр Иванович! Вы же видели ее. Вы же сами говорите о ней с восхищением..."
82
Все так и случилось, как и должно было случиться. В ущелье по колонне изредка постреливали, но как-то все лениво, безопасно. Где-то на фоне светлеющего неба мелькали иногда черные крылатые силуэты одиноких всадников, и оттуда щелкали выстрелы, но вреда от них почти не было, Так без помех добрались до первого вражеского аула, но он оказался пустым. Какая-то забытая корова кричала в ложбине. Солнце поднималось, день обещал быть жарким, да от раскаленных башен пылающего кизяка нагоняло лишнего жара.
По легкому ветру плыла вперемешку с пеплом яблоневая и вишневая листва, и было так великолепно ее бесшумное разноцветное скольжение, что хотелось никогда уже не отрывать от нее восхищенного взгляда... Однако ружья пригибали солдат к земле. Двинулись к следующему аулу. Движение было медленным, осторожным, хотя постепенно напряжение первых часов начало остывать. Мятлев шел в колонне, чувствуя себя новичком, и он волновался, как новичок, хотя когда-то прошел всю науку в этой школе... А может быть, то были лишь юношеские сновидения.
А там, у крепостных ворот, их провожали с рассветом все те же молчаливые фигуры, и Адель стояла на своем месте, высоко вскинув голову. "Ау, Адель!.." Но она смотрела в сторону Коко Тетенборна, не замечая Мятлева. Этот кудрявый петербургский пройдоха все-таки что-то такое сказал ей, что-то такое наобещал, чем-то ее ввел в заблуждение! Этот петербургский поэт шагал перед своей полуротой, вспоминая, наверное, атлетический бюст своей случайной дамы... Но, поравнявшись с нею, Мятлев содрогнулся. Перед ним стояла старуха, уставшая от вечной скорби провожания. В рассветной синеве ее лицо казалось неживым, а тень под глазами увеличивала их до чудовищных размеров. В них не было слез, как и у господина ван Шонховена в минуты, предшествовавшие катастрофе. И тут Мятлев понял, что она глядит вовсе не на Тетенборна, а сразу на всех, на всю колонну, начиная с генералов и кончая обозными, бессильная привыкнуть к их невольному, неумолимому, бесконечному, муравьиному маршу в преисподнюю. И тут Мятлев почувствовал, как заныла старая рана, о которой он давно успел позабыть, заныла, да так, что впору было свернуться на лазаретной койке. И Коко Тетенборн, поравнявшись с ним, зашептал белыми губами: "Подумать только, она призналась, что девственница! Я даже собрался было предложить ей руку и сердце, но вспомнил, что нынче меня убьют..." Мятлев смолчал, ибо Коко сам тоже походил на старца - глубокие морщины, подобно кавказским ущельям, рассекали его плачущее лицо.
И вот теперь они совершили все, что смогли, а враг так и не появился перед ними, чтобы вступить в открытый, честный поединок. По временам сверкнет то здесь, то там его бессильное жало, но веселый дружный треск нескольких десятков ружей вновь делал горную дорогу свободной.
– Так мы, пожалуй, и войну закончим,- сказал Мятлев с недоумением.
– В лучшем случае эта авантюра кончится ничем,- ответил Берг мрачно.Дальние крепости оборудованы весьма. Они нам не по зубам. Но реляции будут победоносны, вот увидите...
И в этот момент из соседнего леска грянули пушки...
Когда Мятлев открыл глаза, он увидел перед собой свежий ярко-желтый альпийский цветок. За ним сквозь траву проглядывало множество таких же. Они одинаково покачивались под ветерком, и одинаковые сосредоточенные пчелы тряслись на их лепестках. Никаких звуков, кроме их счастливого гудения, не доносилось. Это была незнакомая поляна. Лежать было неудобно, но двигаться не хотелось. Мятлев скосил глаза и увидел капитана Берга. Мишка сидел на барабане, упрятав лицо в ладони. "Берг",- позвал Мятлев, но получилось "Беее...". Капитан поднял голову. Лицо у него было грязное и злое.
– Сальков!– крикнул Берг, но никто не отозвался.
Внезапно пчелы перешли на шепот, и тогда послышались голоса людей, крики, перебранка, фырканье лошадей, треск кустов... "Значит, я жив",подумал Мятлев и приподнял голову. Боли не было.
– Что со мной?– спросил он.
– У вас перебиты ноги,- сказал Берг и снова упрятал лицо в ладони.
– Мы победили?– спросил Мятлев и засмеялся.
– Сальков!– крикнул Берг.
– Сальков залез в альков,- сказал Мятлев.- Берг, мне страшно: у меня уже нет ног?
– Есть,- отозвался капитан,- сейчас вас повезут, потерпите...- и всхлипнул.
Когда из леска ударили пушки, началась паника, но Берг сумел собрать группу, и они кинулись на вражескую батарею. Это были две старые ржавые пушчонки. Прислугу, нескольких обезумевших горцев, перекололи. Орудия сбросили в пропасть. Прочесали лес - больше никого не было. Эти две старые ржавые пушчонки, кряхтя и содрогаясь, выплюнули свои два последних ядра в самое месиво солдат с близкого расстояния, и поэтому было много убитых и раненых. Коко Тетенборн пал первым. Разделавшись с неприятелем, Берг вернулся к роте, узнал о потерях, наткнулся на Мятлева и потащил его на поляну.
– Не плачьте,- сказал Мятлев.- Бедный Тетенборн. Он, оказывается, писал стихи...
Раненых и убитых сносили теперь на ту же полянку. Средь альпийских цветов и травы возникла голова Салькова.
– Ваше благородие,- сказал он почти шепотом,- куда прикажете господина поручика несть?
– Какого еще поручика?- спросил Берг, не поднимая головы.
– Ну, этого,- потоптался Сальков,- нашего, стало быть... Коко,- и засмеялся.
– Чего зубы скалишь, скотина!– заорал Мишка Берг и заплакал, не стесняясь.- Пошел прочь! Пошел, пошел!..
– Да не орите вы,- сказал Мятлев. Сел и потерял сознание.
83
(От господина Ладимировского господину фон Мюфлингу из Петербурга - в Кудиново)
"июля 10...
...Сегодня вернулся из Департамента Лавинии нет камердинер сказал уехала с маленьким саквояжем куда уехала где искать куда уехала в комнате вещи раскиданы бумажки окна растворены камердинер сказал уехала на извозчике торопилась ничего не приказывала куда уехала записки не оставила куда мне ехать что спрашивать..."