Шрифт:
Марии Павловне казалось, что она хотела поехать в Париж всегда. Еще с тех времен, когда они со школьными подружками буквально болели кино. Подружки всё больше страдали по молодым Казакову и Баталову. А её манили узкие кривые
Подружки штурмовали кинотеатры в дни премьер фильмов с любимыми актерами, собирали открытки с их фотографиями, ходили на творческие встречи, а Маша по нескольку раз посещала сеансы одних и тех же картин, уже не следя за сюжетом, а только разглядывая фон, место действия. Подружки Машу не понимали, но считали, что её чудачество достойно уважения.
Глебу Андреевичу, мужу Марии Павловны, Париж никогда не нравился, насколько он мог не нравится советскому человеку, который ни разу не был в этом городе. Ему, скорее, не нравилась не проходящая увлеченность супруги чем-то магическим и далеким. Хотя свою любовь к Парижу Мария Павловна никогда не афишировала, тем более, зная отношение своего мужа к этой действительно имевшейся слабости. Она замечала, как он ревниво реагировал, когда она смотрела по телевизору какие-то французские фильмы или слушала по радио одно время очень популярные в Союзе французские песни. Глеб Андреевич настолько ревновал жену к Парижу и Франции вообще, что иногда сам начинал разговор о ненавистном Париже, сам того не замечая. Выглядело это примерно так:
– Глебчик, если мы хотим в этом году на море, надо бы уже начинать списываться с хозяйкой, – говорила в начале года Мария Павловна. – Если мы, конечно, хотим в этом году снова на море…
– А куда ещё?! Есть предложения?! – Глеб Андреевич делал паузу, зная, что другие предложения едва ли последуют. – В твой Париж мы точно не поедем. Это однозначно!
– Какой Париж, что ты выдумываешь?! Причем здесь Париж?! Кто тебя туда выпустит?! Париж… Тоже мне…
– Да даже если бы выпустили – я б туда не поехал… Запомни это…
– Запомню-запомню… Вся Франция сейчас ужасно расстроилась! Как же это: так ждали товарища Курченко, так надеялись, а он вот так: «Не приеду, и всё!».
Конец ознакомительного фрагмента.