Путешествие к вратам мудрости

Бойн Джон

– Что?

– Ее зовут Фолами, – повторил отец. – При всем уважении, если вы не помните имени девушки, вряд ли вы любите ее.

Запрокинув голову, Слон Громада расхохотался и потянулся к бархатной подушке, на которой стояло блюдо со сластями.

– А при чем тут любовь? – спросил он, запихивая в рот пригоршню рахат-лукума и слизывая остатки сахара с пальцев. – Я думал, речь идет о браке. А это две вещи совершенно разные, друг мой.

– Но в Каппадокии столько других девушек, – не сдавался Марек. – И кое-кто из них даже красивее, чем Фолами. Человек с вашими достоинствами может выбрать любую из них.

– Если бы вы и впрямь так думали, не пришли

бы сюда. Но сами бы охотились за теми девушками.

– И все же, если вы к ней равнодушны…

– С чего вы взяли? – нахмурился Слон Громада.

– Вы же сами сказали, что любовь и брак – вещи совершенно разные.

– Да, но вы хотите эту девушку. Значит, она представляет собой ценность – по крайней мере, для вас. А я не из тех, кто отказывается от ценностей, и тем более когда они мне уже обещаны. Просьбами и сюсюканьем о любви меня не проймешь, я заключил договор с отцом девушки и не намерен брать свои слова обратно. Главное для человека – его доброе имя, и мое имя будет запятнано, если я расторгну эту сделку. Касаемо вашего подношения, – и тут Слон Громада швырнул моему отцу мешочек с золотом, приземлившийся с ехидным звоном у ног Марека, – за такие деньги я вам и собаку не продал бы, не говоря уж о юной красавице в детородном возрасте. Да вы оглянитесь вокруг, Марек из Каппадокии! Вам прямо-таки необходимо увидеть, в каком изобилии я живу.

Мой отец, человек гордый, не стерпел бы унижения, но речь шла о Фолами, и он не собирался терять эту девушку. Если он не смог выкупить ее, тогда он применит силу. На поясе у него висел упрятанный в ножны килидж, его любимый клинок, передававшийся по наследству на протяжении трех поколений в нашей семье, и когда отец потянулся к клинку, на рукоятке сверкнул рубин. Слон Громада невозмутимо, равнодушно даже щелкнул пальцами, и от четырех углов комнаты отделились четверо стражей, целясь остриями обнаженных ятаганов в горло Марека.

– Вы надумали убить меня? – Слон Громада покачал головой, скорее жалея парня, чем гневаясь на него. – Люди получше вас пытались, друг мой. Люди получше вас попытаются снова. И возможно, однажды кто-нибудь из них достигнет своей цели. Но не вы. И не сегодня.

– Если не отдаете мне девушку, – сказал Марек, – тогда, по крайней мере, сразимся за нее. Выбор оружия за вами. А можно и голыми руками. Побьемся на кулачках.

– Не говорите ерунды, – ответил купец. – Зачем мне вступать в бой, который я заведомо проиграю? Вы молоды и сильны. Чего обо мне не скажешь.

– Тогда найдите себе замену, и либо он падет, либо я.

Слон Громада долго оглаживал свои множественные подбородки, размышляя. Наконец он кивнул:

– Полагаю, это меня позабавит, во всяком случае. Нынче стоит такая жара, что я не могу выйти из моего роскошного дома, где царит прохлада, и мне не хватает развлечений. Я принимаю ваш вызов, Марек из Каппадокии. Но выберу я на замену не одного, а четверых. Тех, что стоят сейчас перед вами. Если одолеете их всех, можете забирать девушку. Устраивает вас мое предложение?

Отец присмотрелся к стражам. Здоровяки как на подбор и наверняка умело орудуют своими мечами, но и Марек поднаторел в боевых искусствах, был опытным бойцом, к тому же ему было за что биться, а им нет.

– Вполне, – ответил он, выхватил килидж, крутанулся, не сходя с места, и вмиг снес башку первому из четверки.

Голова со стуком покатилась по полу прямиком к Слону Громаде, преградившему ей путь носком домашней туфли; Слон заливался смехом, восторгаясь шустростью моего отца, и хлопал в липкие ладоши, пока охранники, число которых сократилось до трех, пытались опомниться от потрясения.

Позднее один из слуг припомнил: все произошло так быстро, что голова под ступней Слона Громады в течение нескольких мгновений продолжала жить, ошарашенно вращая глазами, прежде чем дважды моргнуть и, широко распахнув веки, умереть. Марек стремительно приблизился к следующему стражу; отец мой был мужчиной крупным, но двигался с легкостью танцора и, предусмотрев потасовку, накануне ночью отточил свой килидж до предельной остроты; этим клинком он запросто снял голову второго стража, чтобы тут же переключиться на двух оставшихся. Один из них, тот, что помоложе, был жутко напуган, и рука его, державшая меч, дрогнула, когда Марек метнулся к нему. Юнец неуклюже подался назад и жалобно вскрикнул, когда килидж отца пронзил ему сердце, а Марек развернулся к последнему охраннику – этот сражался храбро, но был не чета сопернику и вскоре оказался прижатым к стенке, ощущая холодок лезвия, приставленного отцом к его шее.

– Я управился с тремя из них, – сказал Марек, оборачиваясь к Слону Громаде, внезапно побледневшему.

Возможно, купец занервничал: а не случится ли так, что спустя всего несколько секунд и он сам убавит в весе, лишившись собственной головы? Сбросив туфлю, Слон массировал пальцы на ноге, водя ими по волосам первой снесенной черепушки. – Если позволите, я помилую парня и заберу девушку, как было обещано.

– Я человек слова. – Купчина взгромоздился на ноги, что было непросто с его непомерной тучностью. – Девушка ваша, если сразите всех моих молодцов. Таково условие сделки, заключенной нами, и вы обязаны чтить договоренности, как чту их я.

Отец не тратил даром ни секунды, и, прежде чем страж обрел голос, чтобы взмолиться о пощаде, его плечи также освободились от груза.

Не заходя домой, не сменив заляпанную кровью одежду, Марек отправился к моему деду и предъявил права на невесту.

Примерно через месяц после того, как мой отец обезглавил все статуи в Каппадокии и снабдил торсы высеченными из мрамора ликами императора, произошли два примечательных события.

Во-первых, пророчество Фолами сбылось – Калигулу убили, а во-вторых, пропал я.

Хотя я был слишком мал, чтобы понимать важность того, о чем шел разговор в нашем доме, меня усадили рядом с братом и сестрой, и мы слушали, как Марек пересказывал слухи, распространявшиеся по всей империи, от Испании до Иудеи и от Германии до Карфагена.

– Он был на спектакле во дворце, играли какую-то дрянную пьесу, – рассказывал отец. – И в своей обычной пленительной манере Калигула высмеивал актеров и попутно издевался над сенаторами из своей свиты; сенаторы, все до единого, одним глазом смотрели на сцену, другим на императора, дабы не пропустить момент, когда он засмеется, чтобы рассмеяться вместе с ним, но не раньше и не позже. В перерыве между актами император объявил: в зависимости от того, что ему сегодня приготовят на обед, мясо или рыбу, половину сенаторов ближе к вечеру отволокут в Колизей, где бросят львам на съедение. «Все, кто сидит по левую руку от меня, – продолжил он, – умрут, если на обед подадут рыбу. Все, кто по правую руку, умрут, если подадут мясо». Затем он зашагал в свою личную столовую, ему не терпелось выяснить, что томится под крышками-колпаками; тут его и нагнал Кассий Херея из преторианской гвардии и пырнул в плечо. Калигула упал, и Херея, не дав ему подняться, медленно взрезал императорскую шею ржавым ножом.