Путешествие ко святым местам в 1830 году
Шрифт:
Но еще оставалась в Египте враждебная партия, которая не забывала прежнего своего могущества и не хотела уступить древних прав пришельцу. То были мамелуки, еще сильные, хотя и сокрушенные французами: знаменитый в битвах Мурад-бей уже погиб от чумы, его искусный соправитель Ибрагим доживал горькую старость в верхнем Египте, оттоле одушевляя сподвижников, младших беев, и тщетно стараясь прекратить их междоусобия. Но два новые бея, оба из дома Мурадова, были грозны паше воинственным своим духом и громким именем. С одним из них, Осман-беем Бардисси, Мегемет Али долго находился в приязни политической, желая тем отдалить его от прочих беев, доколе устрашенный его усилением при Али-паше-Джезаирли возмутил воинов и изгнал его со всеми мамелуками из Каира, где уже с тех пор не суждено им было властвовать.
Другим, еще более грозным противником имел он знаменитого Эльфи-бея, питомца англичан, тщетно желавших восстановить для него прежнее правление в Египте. С сими двумя врагами, поддерживаемыми Портой, всегда недоверчивой к успехам Мегемета Али, долго боролся паша, действуя оружием против беев и англичан, которых навсегда отразил от Египта, и деньгами – против капитана-паши. Наконец преклонил он диван оставить беев их междоусобиям. Счастье благоприятствовало ему сверх всякого чаяния: почти в одно время умерли скоропостижно Осман-бей-Бардисси и Эльфи-бей, и уже никого не оставалось из мамелуков, кто бы мог перевесить могущество паши, сильного мнением народным и своими албанцами. С тех пор только сделался он истинным владыкой Египта, одним лишь именем завися от султана. Постепенно удаляя от себя людей сомнительных из числа шейхов столицы, в коих дела и имущества начал вмешиваться, он обогащал казну наследствами их и новыми налогами и продолжал отражать усилия остальных беев: то побеждал их шайки, то приглашал самих на службу в Каир, и наконец утвердил власть свою избиением их в вышгороде. Руками своих албанцев совершил он сие убийство, и скоро были изгнаны и казнены самые вожди сей буйной его дружины. Так хитрый паша истреблял одних другими и оружием усмиряя набеги бедуинов, захватил их шейхов в заложники для утверждения самодержавной власти своей над пустыней.
Война, которую вел он по воле султана против вехабитов для освобождения от их ига Мекки и Медины, усилила его во мнении Порты и возвысила в глазах народа как избавителя святых мест. Но юный победитель вехабитов, сын его Туссун-паша, не воспользовался заслуженной им в боях славой; рано похищенный чумой, он оставил старшему брату Ибрагиму довершить покорение Аравии. Другой поход, предпринятый Мегеметом Али во глубину Африки для покорения Нубии, Дарфура, Донголы и Сеннаара, придал новый блеск его оружию и сокрушил остаток мамелуков, крывшихся в Нубии, где кончил дни свои Ибрагим-бей; но сей подвиг, расширивший к югу его области и торговлю, стоил ему жизни меньшего сына Измаила, убитого мстительным негром. Так, приобретая царства, честолюбивый паша лишился любимых детей, и один только Ибрагим остался наследником его славы и могущества.
Но крепкое сложение обещает еще долгую жизнь шестидесятилетнему паше, если только не прервут ее царьградские парки. Умное и приятное выражение лица и седая окладистая борода дают маститому старцу величавую наружность, которая становится еще привлекательнее при его ласковых речах и вежливом обращении. Чалма и одежда носят отпечаток любви его к роскоши, и ярко горит алмазами вся принадлежащая ему утварь. Он редко окружает себя многочисленным двором своим: более склонный к обществу франков, любит беседовать с ними о своих заведениях и торговле, выведывая новости политические, и в их кругу нашел я его при моем представлении. Все стояли. Еще издали приветствовал меня паша и посадил близ себя на бархатном диване, обкладенном парчовыми подушками, который окружал всю залу, устланную египетскими тонкими циновками. Ему поднесли на коленах блестящий алмазами наргиле и нам обоим подали кофе в чашках, осыпанных бриллиантами. Придворный драгоман служил меж нами посредником. Я просил его изъяснить паше, «как сладостно для меня быть в областях его эхом нашего великого народа, исполненного уважения к светлому преобразователю сих древних стран, которого благодатная рука, как второй Нил для Египта».
Мегемет Али, благодаря меня за приветствие, сказал, «что он радуется посетителям Египта, особенно русским, в которых всегда находил людей отменно приятных и благородных, и жалеет только, что отдаление России доставляло ему слишком мало случаев знакомиться с ее уроженцами, ибо и самые ваши консулы всегда избираемы были из иностранцев».
В свою очередь благодарил я пашу за то выгодное мнение, которое он имеет о моих соотчичах, уверяя его, что довольно было и немногих русских путешественников, чтобы распространить в России молву о благосклонном приеме и покровительстве, которым пользуются в Египте иностранцы.
«Правда, я люблю чужеземцев, – отвечал он, – и верно во все течение моего владычества никто из франков не пожалуется в Европе на притеснение от Мегемета Али». Тогда пожелал он знать причину моего приезда.
«Я богомолец, – отвечал я. – Иду поклониться Святому Гробу в Иерусалим; но пристав в Александрии к берегам Египта, хотел на пути своем подивиться древним чудесам его и представиться его нынешнему владыке, о котором столько слышал». Вместе с тем я просил у него средств и позволения видеть все знаменитые древности, как египетские, так и арабские, и покровительства в пустыне.
«Все вам будет открыто, – сказал паша, – что же касается до бедуинов, не страшитесь их набега: я совершенно успокоил пустыню и сам ручаюсь за вашу безопасность».
Тогда начался живой разговор о событиях последней войны турецкой, о положении султана в отношении союзных держав, о успехах нашего оружия и условиях мира. Мегемет Али судил обо всем очень здраво и откровенно, старался узнать о числе войск и больных, не вникая в мелкие подробности битв, и всего более дивился решительности султана, объявившего войну трем сильным державам, когда, по мнению его, едва ли Восток, ежедневно усовершенствуемый по нынешнему своему направлению, через сто лет будет только в силах бороться с второстепенными державами Европы; о сем пророчествует он своим внукам, чтобы в свое время они отдали справедливость деду, при котором еще недавно правоверные умели только кричать: «Нет божества кроме Аллаха, и Магомет его пророк!».
Не могу описать всех подробностей сей приятной беседы, которая продолжалась около часа, оставив навсегда глубокое впечатление в душе моей. Благосклонный паша сдержал данное слово, и на другой же день явился ко мне один из его стражей, во все время от меня неотлучный; вместе с тем были открыты для меня все мечети столицы и самый Мекас или Нилометр на острове Роуде, не всем показываемый; но, к сожалению, я не успел воспользоваться сим последним позволением.
Пирамиды
Едва успел я отдохнуть от шестидневного плавания по Нилу, и меня влекло уже к пирамидам мимо всех замечательных древностей столицы, как будто одни только пирамиды возвышались на равнине Египта. Но я уже так давно был мысленно знаком с ними, и так величественно являлись они на горизонте картины, открывавшейся из Каира, что я не мог долее удержать своего нетерпения и на третий день по приезде пустился в путь в обществе нескольких франков и с одним из стражей паши, необходимым в пустыне против наглости бедуинов. Все были на ослах, легких и покойных, я один на лошади с мамелукским убором; за нами бежали арабские конюхи (саисы), неутомимые на песках и никогда не отстающие от всадника. В старом Каире перевезли нас на барках через Нил, против деревни Джизе, давшей свое имя целой области и трем большим пирамидам. Все сие пространство, заливаемое рекой во время ее полноводия, частью возделано, частью в лугах и огородах, и весеннею зеленью разительно противоречило голым степям, на рубеже коих стоят пирамиды.
Громады сии, издали восстававшие, как две синие горы на горизонте и еще в Джизе, на расстоянии двух часов уже казавшиеся только в нескольких шагах по странной игре оптики уменьшались по мере приближения. Когда же, достигнув до рубежа пустыни, мы поднялись на высоты, некогда каменистые, на которых они стоят, занесенные метелью песков, очарование на время исчезло, и они представились совершенно обыкновенными зданиями в неизмеримости пустынной. Но сия самая беспредельность, посреди которой все кажется ничтожным, и однообразный цвет пустыни и пирамид, и волны песков, из коих они восстают, как бы из бурного моря, заливающего правильные черты их основания, – все сие препятствует им отделиться резко от поверхности степи: даже самая их обширность скрывает их высоту, ибо множество тесаных камней сей массы обманывает взоры стоящего у их подошвы, и все здание принимает вид неправильной груды кирпичей, которой удаляющаяся вершина теряется за наклоном: тогда только, когда достигаешь вершины пирамиды и чрезмерная усталость тела отмщает за обман взоров, тогда лишь кажутся огромными сии дивные гробницы.