Путешествие по Сибири и Ледовитому морю (с илл.)

Врангель Фердинанд Петрович

Увидев чукотское селение, мы удержали быстрый бег наших собак и в расстоянии полутора верст от берега остановились, боясь внезапным приближением нашим испугать жителей. Но, несмотря на нашу предосторожность, неожиданное появление наше возродило в чукчах недоверчивость. Они бегали из хижины в хижину и суетились по берегу и наконец столпились вместе и, казалось, о чем-то рассуждали. Двое из них отделились от толпы и приблизились к нам медленными шагами, не показывая, однако, ни малейшего страха. Я послал моего толмача уведомить их о цели нашей поездки и уверить в нашем дружелюбном расположении. Посланники с обеих сторон встретились торжественно, поклонились и молча сели на лед. Толмач, не говоря ни слова, набил чукчам гамзы и не прежде, как выкурив по трубке, начал длинную речь, объясняя причины нашего приезда. Кончив ее, кажется, произвел он хорошее впечатление в своих слушателях, потому что они встали и вместе с ним приблизились к нам.

Один из них назывался Этель; выдавая себя за старшину поколения, он передал мне в подарок двух недавно убитых тюленей, и объявил, что совершенно уверен в дружелюбии нашем, а с своей стороны готов по силам помогать нам. В разговоре узнали мы, что он родня камакаю, с которым познакомились мы на Шелагском мысе, и такое объяснение водворило между нами приязненные отношения. Я одарил Этеля табаком и другими мелочами, которые, казалось, ему очень понравилась. При прощании он настоятельно просил меня посетить его жилище, что и исполнил я на следующий день. Меня приняли под наметом, где Этель был окружен всеми своими сокровищами. Стены жилища его были обставлены копьями, луками, стрелами и другими потребностями охоты и рыбной ловли, а также кожаными латами и красиво отделанными санками. Кучами лежали тут же песцовые шкуры, китовые усы, широкие моржовые ремни и т. п. Среди разговора между прочим старшина сказал мне: «Выбирай, что тебе угодно из моих вещей, а мне взамен дай ружье и пороху. Я ходил бы с ним на охоту, потому что стреляю гораздо метче многих нагорных чукчей, у которых однажды видел ружье».

Беспрестанно возобновлял он свою просьбу, и наконец я обещал исполнить его желание с условием, что он даст мне 13 тюленей на корм собакам, перевезет на своих санях дрова, лежавшие в 20-ти верстах от селения, и, кроме того, проводит нас до острова Колючина, где, как мы узнали, живет у него сестра. Вероятно он ожидал гораздо большего требования, потому что с радостью и без затруднения тотчас согласился, удивляясь моему великодушию. Немедленно приказал он приготовить тюленей и перевезти дрова. Отъезд наш был назначен на другой день. Имея в своей власти главу племени, я решился для облегчения собак три четверти нашего груза оставить до возвращения в хижине Этеля. Когда собирался я обратно в лагерь сделать необходимые для отъезда распоряжения, Этель подошел ко мне и попросил позволения взять с собой батас [196] , назначенный им в подарок его сестре. Хотя я понимал, что не братская любовь, а желание иметь при себе обычное чукчам оружие, было главной причиной просьбы, но, опасаясь возбудить недоверчивость Этеля, позволил ему, и мы расстались друзьями.

196

Батасом называется большой нож, прикрепленный к длинной палке.

На другой день рано поутру пришел к нам Этель в полном дорожном платье; за спиной у него висела котомка с табаком и другими европейскими сокровищами, которые хотел он променять на Колючине. Шапка его была унизана бисером, сережками и другими украшениями, а на самом верху ее помещалась голова ворона; по уверению Этеля, она долженствовала доставить нам счастливый путь и повсюду ласковый прием. Мы отправились, сопровождаемые всеми жителями селения, видимо беспокоившимися о судьбе своего начальника. Они прощались с нами, беспрестанно повторяя, чтобы Этель как можно скорее возвратился.

После одиннадцати часов езды приблизились мы поздно вечером к двум уединенным чукотским хижинам, где, по совету нашего нового спутника, положено было переночевать. Лай приближающихся собак разбудил и перепугал спящих жителей. В страхе схватили они шаманский бубен и подняли оглушительный шум. Знакомец их Этель, с своей вороньей головой на шапке, успокоил их и уговорил принять нас. Все население этих двух хижин состояло из четырех мужчин и пяти женщин. Они казались весьма бедны и с трудом решились дать нам одного тюленя.

Место это, называемое Такокагын, отстоит от мыса Ир-Кайпии на 90 верст. На всем пространстве берег низмен. В сорока верстах от мыса изливается в море хотя не широкая, но весьма быстрая и рыбная река Екехта. Кроме того, в губу впадают здесь ручьи Емуаем, Тенкургуйн и Кентель. Наносного леса попадалось нам мало, а кустарника вовсе не было видно. Вообще здесь наносный лес встречается редко, оттого что его собирают чукчи, приходящие сюда на тюленью и моржовую охоту, и оттого что впадающие здесь реки текут по безлесным странам. Хотя лед, почти беспрерывно покрывающий эту часть моря, препятствует наносному лесу приближаться к берегам, но попадающиеся здесь еловые и сосновые бревна заставляют предполагать, что они американского происхождения, ибо все реки на восток от Индигирки текут по странам, где эти древесные породы не произрастают.

Лена сплавляет иногда с верховьев своих сосны и ели, но немного, так что между устьями Лены и Индигирки в больших грудах лиственничного и осинового леса изредка только находятся сосновые и еловые деревья. Что лес наносится сюда с американских берегов, тому служит доказательством свидетельство чукчей, находивших обрубленные сосновые стволы (вероятно, каменными топорами).

На следующий день, 14-го апреля, продолжали мы путь по пустынному песчаному берегу и в 12-ти верстах от ночлега переехали через устье реки Омгуема, которое здесь до 2 1/2 верст ширины. Этель рассказал нам, что некогда во множестве приходили сюда олени, и чукчи с Колючина острова за ними охотились, но с некоторого времени приход их прекратился. Низменность простирается еще на 14 верст к востоку, но отсюда берег поднимается и образует хотя невысокий, но крутой уступ. Земля, постепенно возвышаясь, примыкает к подошве горной цепи; она тянется параллельно с берегом в расстоянии 20–35 верст. Место, где оканчивается низменность, лежит, по сделанному наблюдению, под 68°9'51'' широты и 182°6' счислимой долготы.

В этот день проехали мы 84 версты и достигли мыса Ванкарема, находящегося на западной стороне устья реки этого названия, где положено было переночевать в небольшом чукотском селении, из четырех хижин состоявшем. Когда прибыли мы туда, все жители уже спали. Утомленные собаки не лаяли, и мы остановились в середине селения, никем не замеченные. Этель, прежде нежели пошел разбудить жителей, отыскал место, где, по его словам, погребен был один из его предков; там проговорил он над могилой с торжественной набожностью молитву и пожертвовал тени умершего несколько табачных листьев. Потом уже вошел он в одну из хижин и, вероятно, описал нас своим землякам с самой выгодной стороны. Старшина селения принял нас весьма радушно и предложил несколько тюленей на корм собакам. Мы щедро одарили его и провели здесь ночь весьма спокойно.

Замечательно, что мысы Шелагский, Ир-Кайпия и Ванкарем совершенно одинакового образования; все они состоят из высоких скал [197] , соединенных с берегом длинными узкими перешейками, и отличаются только тем, что размеры скал и перешейков тем более уменьшаются, чем далее эти мысы лежат на восток.

Апреля 15-го с рассветом продолжали мы путь. Небо было ясно; горизонт на севере покрывался синевой; поутру термометр показывал 11°, а вечером 12° мороза. Спустившись с перешейка, усмотрели мы на востоке, верстах в пяти от мыса, маленький островок, версты на две в окружности. Отсюда берег заметно возвышается, и в 25-ти верстах по ту сторону мыса являются уже высокие, гранитные и порфировые утесы. На SO 80° в отдалении десяти верст находится скалистый мыс Оньман; на нем возвышается значительная гора. Неподалеку, но отдельно от мыса, ряд столбовидных утесов, вышиной в 140 футов, похожих на развалины огромного здания. Тут на высоком берегу находились также два чукотских шалаша, защищенных только с южной стороны и совершенно открытых суровому северному ветру. Чукча нечувствителен к холоду и не нуждается в произведениях прозябаемого царства. Ледовитое море заменяет ему лес, пашню и луг, а тюлени и моржи удовлетворяют всем его потребностям.

197

Скалы эти состоят из мелкозернистого гранита, смешанного с зеленоватым шпатом, темно-зеленой роговой бледной и слюдою.

Обогнув мыс Оньман, мы увидели на горизонте (SO 80°) в расстоянии 33-х верст остров Колючий, показавшийся нам кругловершинной горой. Туда направили мы путь и по хорошей дороге ехали весьма скоро. Берег твердой земли от мыса Оньмана круто загибается на юг и составляет западную сторону Колючинской губы; восточную за густым туманом мы едва видели.

Остров Колючин, названный Куком Burney’s Island, по направлению берега на 3 1/2 версты в длину. Северный берег его обставлен крутыми скалами из красноватого гранита; они спускаются в море обрывами; южный, напротив, низмен. Здесь находится чукотское селение, состоящее из 11-ти хижин. Мы хотели посетить его. За четверть версты остановились мы и расположились лагерем на льду. Чукчи заметили нас, и все народонаселение местечка пришло в движение. Женщины и дети скрылись на близлежащей горе, а мужчины, вооруженные копьями, батогами и стрелами, выстроились в ряд перед хижинами, ожидая нападения.