Путешествие в Агарту
Шрифт:
С огромным усилием они установили мой шатер, и я уже готовился сесть за свои записи, когда мы подверглись чудовищному нападению. Галопом надвигались дикие верблюды. Скрытые за завесой желтого ветра, они застигли нас врасплох. Эти обезумевшие от голода животные умудряются выживать, приспособившись к существованию в этом вечном, ни на секунду не стихающем урагане. Это их дом, они передвигаются вместе с песчаным ветром, который служит им защитой. Послышался рев и фырканье, которое они издают, чтобы стряхнуть с морды песок. Казалось, верблюдов очень много, может быть больше полусотни. Они кружили по лагерю, круша все на своем пути. Я лег в углубление в земле и при ярком свете фонарика
Они кружат по лагерю галопом, поднимая чудовищный шум. Я догадался, что они носятся вокруг углей, которые проводник разжег в центре нашего скромного лагеря. Послышался рев и истошные крики наших привязанных верблюдов, на которых напали дикие твари. Мне почудился острый, сладковатый запах крови. Колокольчики наших животных звенели все отчаяннее, а потом зловеще стихли. Своими мощными челюстями чужаки рвали и разбивали наши бурдюки и кувшины. Было слышно, как, обезумев от жажды, они фыркают, глотая воду, льющуюся на песок.
В луче фонарика я увидел, как в нескольких метрах от меня показались две шеи этой многоголовой гидры. Они добрались до моих пожиток. Я увидел, как в луче света взлетела вверх, рассыпаясь на клочки, моя единственная книга – стихи Гёльдерлина. Одним движением разъяренные челюсти раздавили секстант и отбросили его куда-то далеко, в темноту.
Меня наверняка спасло то, что я сидел неподвижно.
Сожрав своих собратьев, дикие твари, кажется, удалились.
Я вдыхаю запах крови. Преодолевая невыносимую усталость, привстаю и кричу среди порывов ветра, призывая сармунгов. Никто не отвечает, и я засыпаю, не в силах бороться с внезапно охватившей меня усталостью.
На рассвете я вижу проводника, который приближается к лагерю, волоча за собой растерзанные, изъеденные останки глухонемого. Как всегда, даже в этой ситуации проводник ни слова не говорит мне. Он полутра собирает колья, к которым была привязана разорванная упряжь, и разводит костер. Он потратил целый день, дожидаясь, когда слабый огонь окончательно сожжет останки. Таков ритуал Братства, и он свято исполняет его.
Теперь у нас не осталось ничего. Но мы стоим на пороге Агарты. Это подтверждают характерные магнитные аномалии. Поляк Оссендовский в своем описании упоминает место, где «земля и небо сдерживают дыхание». Крайняя точка земли, где можно ориентироваться лишь по полету орлов.
Секстант окончательно испорчен (я даже не стал искать его). От хронометра остались одни блестящие обломки. Жалкий предмет, раздавленный одним ударом копыта.
Я медленно пишу эту хронику пережитой катастрофы. Сармунг пытается развести огонь и зажарить кусок верблюжьего мяса, очистив его от крови и песка. Все послушно своей судьбе. Все продолжается.
С моим Пространством и Временем покончено. Эти светские боги – не более чем измерения, цифры, математические абстракции.
Я пытаюсь писать. Пишу очень медленно. Мы шли целую неделю. Жажда дает о себе знать, мы небольшими порциями допиваем то, что осталось во фляжках. Но помыться уже нечем, мы превратились в две песчаные маски.
Цикл подошел к своему завершению. Мы приближаемся к концу или к началу.
Я наблюдаю за сармунгом. Он отдыхает, завернувшись в свой первобытный плащ. Он следит за мной через ткань. Я чувствую на себе его твердый, блестящий взгляд.
Не сомневаюсь, он только и выжидает момент, чтобы убить меня. Рукоять ножа вырисовывается у него под плащом
Мы достигли такого этапа пути, на котором у него уже не может быть других намерений, кроме как найти подходящий момент для того, чтобы принести меня в жертву, исполнив тем самым свою заповедь. Предполагаю, что «интиуатана», или солнечный причал, может оказаться подходящим местом. Вуд писал в статье, которую я прочел в прохладной библиотеке Бенгальского общества, что на подобных солярных алтарях инки приносили огненные жертвы, порой человеческие. Это были их «обо».
Сейчас я снова берусь за перо. Я совершенно спокоен. Всего мгновение назад я положил его на тетрадь, вытащил пистолет и трижды выстрелил в сармунга. Пули вошли в его тело с глухим звуком, как монеты, упавшие в стоячую воду. Я знаю, что сармунг был живым лишь наполовину, половина его тела никогда не покидала своего Истока, а благодаря трем выстрелам он целиком оказался на той стороне. Неожиданно я увидел, как из глубины другогово мне из дальней дали протянулась рука джоттовского [109] ангела, изображенного на синей стене в часовне дельи Скровеньи в Падуе. Падуя…
109
Джотто (1266–1337) – итальянский проторенессансный художник. Его фрески сохранились в Падуе, во Флоренции, в Ассизи.
Сейчас сармунг тихо истекает кровью, как жертвенный агнец. Его густая кровь сочится и стекает тонкой красной струйкой, образуя на песке совершенную окружность. Эфемерная смальта. Он агонизирует, упав на бок, и мне кажется, что мое перо описывает каллиграфию его смерти.
Я остался один. Теперь я совершенно один.
Фон Хаген писал: «Бойся земли, где бремя мертвых легко, где мертвецы смешиваются с живыми».
На одной из страниц «Бревиария» сказано:
«Приходит время, и движение перестает нести тебя вперед. Ты можешь быть допущен, не двигаясь. Можешь быть изгнан, не двигаясь. Достаточно будет, чтобы Высшие приняли или отвергли тебя. Твоя воля уже не будет иметь значение. Так бывает, когда ты уже стоишь, допущенный, на пороге Агарты».
Перо. Буквы, слова, точки. Капли бытия. Теперь это единственная реальность, в которой я пребываю. Случается, одна строчка требует не меньше усилий, чем пробежка или подъем по отвесному склону. Но я знаю, что если перестану писать, то растворюсь в воздухе, утрачу целостность. Превращусь в воздух, слившийся с воздухом. Стану песчинкой в море песка.
Ужас возвращения, ужас пустоты.
Буквы служат мне якорем, укрытием. Единственным убежищем, когда все корни торчат в пустоте, когда уже нет никакой мыслимой защиты.
Больше всего я боюсь, что у меня снова начнется лихорадка. Этого я уже не выдержу, и тогда все пропало.
Я лежу дожидаясь, когда окончательно рассветет. Внезапно у меня откуда-то появились силы. При розовом свете зари я перечитываю слова Рене Генона, искавшего Агарту, которые я переписал к себе в дневник:
«Внашем земном цикле, черном цикле так называемого Кали-Юга, есть еще заповедная земля, которую бдительная стража охраняет от захватчиков-непосвященных. Хотя это место могло бы поддерживать связь с внешним миром, оно предпочитает оставаться невидимым и недоступным. Оно само выбирает тех, кого впускает в себя».