Путешествие в каменный век, Среди племен Новой Гвинеи

Фальк-Рённе Арне

Может ли цивилизованный европеец думать, как канак, вжиться в образ мыслей местных жителей? Это нелегко, но думаю, что может, надо только постараться выйти за рамки того, что принято называть "буржуазным образом жизни". Должен признаться, что, путешествуя более четверти века среди так называемых "дикарей", я по возвращении домой не раз попадал в больницу столь велико и длительно было напряжение. Насколько мне известно, в таком состоянии пребывали и многие другие писатели и журналисты, старавшиеся максимально приобщиться к жизни тех племен, среди которых находились. В самом деле, дорогой читатель, разве автор этих строк не был истинным сыном птицы-дракона в упомянутый мною момент? Иными словами, мог ли он не воспользоваться той верой или суеверием (а где, собственно, проходит граница

между этими понятиями?!), объектом которой он становится, чтобы добиться разрешения на поход на обреченную деревню? Надеюсь, читатель поймет, каково это день за днем, неделю за неделей находиться среди диких племен и ни разу хотя бы краешком глаза не приподнять завесу, прикрывающую тайны их повседневной жизни. Нужно ли говорить, что я отнюдь не стал кровожаднее и мои этические нормы в отношении проблемы жизни и смерти также не претерпели никаких изменений? Но сейчас эти люди меня принимали - да простится мне это слово!
– за сверхчеловека, и я не намеревался их разуверять, потому что хотел идти с ними в поход. Я знал, что не смогу запечатлеть операцию на пленку и что в первую шеренгу мне не попасть. Должен же, думал я, хоть один европеец стать живым свидетелем этих варварских акций, чтобы потом поведать о них свету. Ради этого можно выдержать и последующую критику.

Итак, решено, я возьму на себя роль сына птицы-дракона. Пусть только То-юн и Сиу-кун попробуют угрожать мне копьями! Никто не может меня убить! С поднятой головой я отправляюсь в палатку и прикладываюсь к бутылке виски. Каждый глоток словно огонь обжигает горло и наполняет душу уверенностью. Конечно же, я сын птицы дракона! И таким для них останусь!

– Вот что, Джон, я пойду с ними... Переведи!
– решительно говорю я.

В ответ опять слышу слова, которые Джон твердил неоднократно:

– Они тебя убьют.

– Переведи им, и пусть остальные подтвердят твою речь: если кто-нибудь осмелится меня убить, то не пройдет и двух полнолуний, как все умрут и превратятся в падаль. Так сказала птица-дракон!

Не знаю даже, как такая дурацкая мысль пришла мне в голову; впрочем, это неважно. Пока переводчики переводили воинам, я снова забрался в палатку, чтобы прополоскать горло виски.

В конце концов я победил: мне разрешили присутствовать при нападении на деревню. Но теперь, находясь уже в сотнях километров от тех мест и воспроизводя все дальнейшее на бумаге, я хотел бы, чтобы такого разрешения мне не давали.

* * *

Всю ночь мы лежим в грязи в бамбуковых зарослях, ожидая рассвета. Я пытаюсь сосредоточиться и взглянуть на происходящее трезвыми глазам". Разве не так чувствовали себя люди в окопах в минувшую войну? Они шли на смерть, вдохновляемые мыслью о том, что перед ними враг, которого надо уничтожить во имя жизни других людей. А сейчас люди вокруг меня жаждут пойти в атаку, твердо веря (и те, кто постарше, и те, кто помоложе), что дальнейшая судьба трех подростков зависит от того, будут ли убиты трое взрослых мужчин врагов.

Облака то и дело закрывают луну. В мгновения, когда становится светло, я вглядываюсь в лица воинов. Они сейчас и в самом деле похожи на лица бойцов. Да и вообще эти лица ничем не отличаются от всех других лиц в мире. Воины такие же люди, как и те, что сидят перед экранами телевизоров у нас дома, в Дании, или разгуливают по улицам Лондона.

С первыми проблесками рассвета мы покидаем свое убежище и выходим к посадкам таро. Повинуясь безмолвному приказу вождя, воины окружают хижины, крытые листьями пандануса, где живут женщины. Деревня спит. Луна еще какое-то время видна на светлом небе, но вскоре скрывается. Вокруг никаких признаков жизни, не слышно даже собачьего лая. Воины занимают удобные позиции и присаживаются на корточки, с луками и стрелами наизготовку. Я остаюсь в кустах на окраине деревни. Где-то тявкнула и тут же смолкла собака. В полумраке я различаю, как двое молодых воинов подбираются к ближайшим хижинам и поджигают их. И в тот же миг То-юн издает протяжный клич, в котором слились рев, шипение и свист и который закончился обычным кукованием. Воины разом подхватили боевой призыв. В британской армии началу атаки предшествовали барабанная дробь и игра на волынке.

Утверждают, что солдаты сами подражали этому инструменту. Воины-кукукуку предваряли атаку звуками, которые дали название племени. Каждый из них старался что было сил. Вскоре их крики слились с бешеным лаем собак и криками местных жителей, понимавших, что произошло нападение кукукуку.

Огонь охватил хижины, где находились женщины. Отблески пламени были ярче утренней зари. К небу поднялись густые клубы дыма. То-юн в сопровождении воинов приблизился к мужскому дому в надежде, что им удастся убить троих мужчин и тем самым выполнить ритуал посвящения трех своих подростков в мужчины. Нападающие полукругом выстраиваются перед домом, выпуская горящие стрелы в бамбуковые стены. В дом ведет узкий вход, попасть внутрь или выбраться наружу можно только ползком. Но во многих мужских домах делают в полу люк, и, так как сам дом стоит на сваях, многим мужчинам в случае опасности удается спастись именно таким путем.

То-юн предусмотрел и этот вариант, и беглецов встретил град стрел. Однако никто не знает, есть ли среди них убитые, а потому атака длится до тех пор, пока нападающие не убедятся, что есть убитые. Но это не так-то просто: жители деревни, оправившись от неожиданности, начинают оказывать сопротивление. Женщины, которых в обычное время ни во что не ставят, в минуту опасности сражаются бок о бок с мужьями. Теперь, когда мужской дом осквернен и более не является местом, куда женщинам входить запрещено, они бросаются туда. Не обращая внимания на пламя и удушливый дым, они хватают оружие, а затем, словно бешеные фурии, устремляются на врага. История кукукуку знает случаи, когда их атака не имела успеха из-за вмешательства женщин, за это женщинам позволяли мучить пленных до смерти...

Глава десятая

Вождь То-юн метит меня в зятья.
– Экспедиция лишается проводников. Удивительные проявления карго-культа [20].
– "Мана" белого человека. Пребывание женщин в "месячной" хижине.
– Обычай девушек мазаться свиным жиром.
– "Семейные" обряды.
– Цена женщины.
– Знакомо ли молодым воинам чувство влюбленности?
– Проституция

От поста Меньямья до деревни То-юна примерно десять-двенадцать дней пути - в зависимости от того, каким шагом идти. Тропа проходит по территории трех враждующих кланов, поэтому мне трижды приходится менять проводников. Они запрашивают бессовестную плату в ракушках и мешочках соли, но торговаться с ними бесполезно. Как бы то ни было, в одно прекрасное утро я оказываюсь у То-юна. Я и раньше в глубине души побаивался, чем может обернуться для меня путешествие к кукукуку. Однако регулярные рейсы самолета, который в определенное время в назначенных местах сбрасывал нам провиант, придавали мне некоторую уверенность. Теперь же моя договоренность с авиакомпанией кончилась, к тому же сели аккумуляторы приемника, а мы, как я уже отмечал, находились в десяти днях пути от патрульного поста.

Судя по всему, То-юн заметил мое беспокойство и связал его с тем, что птица-дракон меня больше не защитит. Во всяком случае, когда я попросил у него проводников, которые сопровождали бы экспедицию по территории его клана, он внезапно сделал вид, что не понимает переводчика. Мне ничего не оставалось, как послать двух человек в соседнюю деревню в надежде, что там им больше повезет и они сумеют нанять проводников. Но через полчаса они, прихрамывая, возвратились назад. Один из них корчился от боли: он напоролся на острие стрелы, и, хотя на нем была обувь на кожаной подметке, стрела прошла насквозь и вонзилась глубоко в ногу. Оказывая раненому помощь, я обратился к То-юну, который, как всегда, стоял в окружении нескольких вооруженных воинов:

– Почему ты не даешь нам уйти?

Вместо ответа он бросил несколько слов стоящим рядом мужчинам, те исчезли и вскоре возвратились в сопровождений молодой девушки, которая для приличия прикрыла затылок плетеной повязкой из луба.

– Вечером ты увидишь ее в праздничном наряде, киап, - говорит То-юн.

– Какое отношение это имеет к моему отъезду, о гроза всех врагов?

– Это моя дочь Кавинджа. Разве она не хороша собой?

– Но я спрашивал тебя об отъезде. При чем здесь твоя дочь?