Путешествие в молодость, или Время красной морошки
Шрифт:
Благодаря такой заботе Зоя довольно быстро вернулась на работу, хотя заработка и нерастраченных отпускных Рэмкына могло бы хватить еще надолго.
— Где ты видел работника торговли, который живет только на зарплату? — с усмешкой ответила Зоя, когда Рэмкын сказал ей об этом.
То ли Рэмкын стал поневоле больше интересоваться делами жены, то ли розовый туман любви, застлавший все вокруг, несколько поредел, но стал замечать муж, что Зоя о чем-то тайком и подолгу совещается то с заведующим складом, то с бухгалтером… Когда в село с очередным пароходом пришли мебельные «стенки» из крошащихся древесных плит, покрытых верху полировкой первым таким мебельным сооружением украсилась квартира Рэмкына. Многочисленные полки, шкафчики заполнились посудой, хрусталем, на вешалках-плечиках висели новые костюмы, платья и две шубы: норковая и каракулевая.
Было несколько неприятных ревизий, о которых каким-то неведомым образом становилось известно загодя. Начиналась тревожная суета, что-то пряталось, уничтожались или, наоборот, писались какие-то бумаги. Но проходила непогода, и снова сияло солнце, и в семье воцарялся мир, спокойствие и довольство, Правда, в последнее время Зоя все чаще заговаривала о домике где-нибудь у тихой речки, садике, хотя от этих разговоров Рэмкына кидало в дрожь: он отлично понимал, что ему трудно будет привыкать к жизни в новой обстановке, вдали от родной Чукотки. Но он заприметил, что такие разговоры возникали накануне предполагавшейся проверки, а потом еще некоторое время шли как бы по инерции, наконец вовсе затихали, заменяясь другими: как достать новый японский стереомагнитофон, кассеты к нему, пыжиковые шкурки, лисьи воротники, золотые кольца. Вскоре Рэмкыну стало ясно, что его жена, если не ворует грубо и прямо, то каким-то образом берет довольно ценные вещи, далеко превышающие по стоимости ее зарплату.
Раз Рэмкын попытался поговорить с ней, но Зоя, догадавшись, о чем пойдет разговор, сказала прямо:
— А ты что думал? Что я святая? Где были твои глаза когда ты женился на мне?
Зато во всем остальном она была прекрасна. Она была внимательной и любящей женой, нежной и заботливой матерью. И часто ночью, прижавшись разгоряченным телом к мужу, шептала:
— Ах, как я тебя люблю! Как мне с тобой хорошо!
Как-то раз ока даже призналась, что Рэмкын самый лучший из мужчин, которых она когда-либо знала.
Но это признание пришлось далеко не по вкусу мужу, и сомнительная похвала не прибавила ему ни капли превосходства перед неизвестными ему мужчинами, о которых он совсем не хотел знать.
Квартира все больше заполнялась разными дорогими вещами и походила скорее на склад, чем на человеческое жилье. В какое-то время она потеряла обретенный было уют, и даже передвижение по комнатам стало небезопасным, особенно для малыша.
Наверное, все же люди, которые вместе с Зоей занимались нечестными делами, чуяли, что рано или поздно все раскроется и придется нести ответственность за содеянное. Это было видно по поздним, каким-то судорожным по настроению сборищам то у Рэмкынов, то у заведующего складом, то у бухгалтера. Сначала молча пили, пока не доводили себя до такого состояния, что можно и песню запеть или рассказать анекдот, либо вдруг кто-то пускался в воспоминания, вызывая из закоулков памяти молодые, беззаботные годы, голодное студенчество, затерянных где-то вдали родителей.
Занятый ребенком, Рэмкын редко посещал эти сборища, да и не нравилось ему там, и порой он до рассвета ждал Зою, сидя у окна, пытаясь читать какую-нибудь книгу либо коротая время за поздними телевизионными передачами.
Зоя никогда не бывала пьяной так, чтобы ничего не помнить, не соображать. Но от нее сильно пахло вином, когда она входила в комнату, говорила громко, не обращая внимания на предостерегающий шепот мужа: ребенок спит…
— Эх! Ведь один раз живем! — нарочито удалым голосом произносила она и просила заварить крепкого чая. Первые минуты в такой ситуации Рэмкын испытывал брезгливое чувство к ней, словно она чем-то замаралась, но стоило ей обнять его, прижаться головой к его груди, как он начисто забывал все, что собирался сказать, и его охватывало чувство жгучей нежности, смешанной с жалостью. Он гладил Зою по голове, приговаривая:
— Ну, ничего, моя Золотозубая…
Зоя отнимала лицо от груди, смотрела прямо в глаза мужа благодарным, слегка затуманенным, влюбленным взглядом, и часто в ее глазах блестели слезы.
Беда пришла вроде бы неожиданно, но Рэмкын в первую же минуту подумал: «Ну вот, так и должно было случиться…»
Зою вместе с сослуживцами увезли в районный центр, а магазин опечатали.
А потом был суд, опись и конфискация имущества.
Парню шел второй год, и он еще ничего не понимал, Рэмкын после всего этого забрал сына и на все лето уехал в тундру, а когда вернулся и вошел в опустевшую квартиру, стало так горько и больно, что он впервые не выдержал и заплакал, напугав Никитку.
Рэмкын сочинил сказку для сына о том, что мать уехала на далекую красивую землю, откуда она непременно возвратится. Для обоих мужчин — большого и маленького — она была самой красивой, самой желанной мечтой…
— Для других она, быть может, совсем иная… — сказал Рэмкын, закончив свой рассказ. — Но главное ведь: какая она для нас. И мы ее любим, вместе с Никиткой… Может быть, если бы я был один, могло черт знает что случиться. А вдвоем мы выдержали это испытание.
Всю хмурость и сырость унесло в море вчерашним ветром. Ледовое поле приблизилось к берегу, заблестели наполненные осенними дождями ручьи, небо огласилось криками птиц.
Вертолет прилетал в середине дня.
На бетонированной площадке, отмеченной по краям красными флажками, собрались отлетающие и встречающие. Рэмкын с мальчиком стояли рядом со мной.
— Вчера Зоя позвонила, — тихо сказал мне Рэмкын, — Она будет первым вертолетом.
Из-за высокого мыса, нависшего над селением, вынырнула машина и нацелилась на вертолетную площадку, прижимал ветром пожухлую тундровую траву.
Замерли винты, отворилась дверца, и над краем кабины повис короткий, в три ступеньки трап. Из вертолета выпрыгнул второй пилот, сделал знак мелькавшему за стеклом летчику и только после этого позволил пассажирам выходить.
Я ее сразу узнал.
Она вышла, щурясь от яркого осеннего солнца, в темном шерстяном платке. Обведя глазами встречающих, увидела Рэмкына и Никитку, улыбнулась, и тут я понял, почему Рэмкын называл ее Золотозубой: у Зои были собственные прекрасные зубы, подсвеченные алостью полных, неподкрашенных губ. И вся улыбка была такой прекрасной, такой лучезарной, что казалась и впрямь золотой, и только этот солнечный осенний день мог сравниться по яркости с ней.
Она шагнула навстречу мужу, обняла его. Никитка, продолжая держаться за руку отца, видимо понимая детским сердечком всю значительность момента, стоял тихо и важно, глядя по-взрослому в пространство.
Прозрение
Еще на подходе к старому становищу, сидя внутри железного, пахнущего теплым металлом вездехода, Оннонау почуяла густой, мощный запах тундры, аромат оленьего мха-ватапа, отцветающих растений, грибов, кореньев, запасенных на долгую зиму тундровыми мышами, запах родного, давно покинутого, но еще живого очага. Ее охватила такая радость, что даже показалось, будто она не просто вернулась на старое место, но и в то молодое, счастливое время, когда все это она не только могла осязать, но и видеть живыми глазами, еще не подернутыми непроницаемым туманом.