Путешествие
Шрифт:
– Зачем же потихоньку?
– А вот чтобы не платить этого...
– Акциз?
– догадался я.
– Ну, да: поймают, я разорился.
Так встретил я человека, совершенно враждебного государству, но он оказался враждебным и кооперации: он ненавидит кооперацию и уверяет меня, что она никогда не может быть торговой силой и раздувается насильно.
– Потому что, первое, свой карман всегда ближе, я работаю только для своего кармана, а кооператор - для чужого: мое дело успешнее; второе, я служу одному господину, своему карману, а кооператор двум - и кооперации, и своему карману, значит, опять мне способнее; третье, я никому не обязан отчетом, мой карман - мой банк, а кооператор ведет книги; четвертое, если я свой карман сознаю, то я и чужой сознаю, потому я всегда
Не могу припомнить дальнейшие доводы кулака против кооперации, их было, кажется, около десяти. Мне было не по себе, не мог я этому человеку из другого мира сказать свои доводы за кооперацию, что сила ее в соединении, что это момент, когда сила вещей преобразуется в моральную силу, ту силу, которой человек покорил всякую тварь и уложил ее у своих ног, силу, которой и я вижу насквозь этого карманника, а ему меня никогда не узнать... Ничего этого я не мог сказать и только сослался на государственную власть, направленную теперь против "своего кармана".
– Ну, да, - быстро и боязливо согласился он, - против этого я ничего не могу сказать и мало понимаю в этом, вот в Германии, слышал, ну, нам-то что в этом?
– Мы должны помогать.
– Почему же другие-то не хотят помогать ей?
– Потому-что просто: у других правительства буржуазные.
– Все буржуазные?
– Все.
– Стало быть...
Он оглянулся, не слушает ли нас кто-нибудь, наклонился ко мне и прошептал:
– Стало быть, эта вещица только у нас, у одних только у нас?
Я ничего не сказал, и мое молчание было принято, как согласие, он моргнул мне и принялся за чай.
– Настоящий чай изволите кушать у себя дома?
– Китайский.
– А мы начинаем опять о морковке задумываться.
– Что так?
– Сами видите, какие дела, и притом, ежели, как вы говорите, эта вещица только у нас, то в недалеком будущем...
– Переворот?
– хотел я сказать.
Но вдруг сосед мой сделал страшное лицо, схватил за рукав, я успел только сказать "пере..." и оглянулся: к нашему столику подходил какой-то военный. Мне было унизительно прятаться, я нарочно погромче опять сказал:
– Пере...
– ...жимка!
– быстро окончил мое слово мой собеседник.
И так вышел не переворот, а пережимка.
Обрадованный новому, наверно и самому Далю неизвестному слову, я расхохотался на весь трактир и сказал:
– Значит, вас, купцов, опять пережимают теперь посредством кооперации?
– Ну, да, - ответил он, - опять пережимка.
И сам тоже, открыто глядя на военного человека, чему-то расхохотался.
3.
Янус.
Базарные наблюдения и сопутствующие им мысли еще более расширили и углубили то, что я решил высказать в школе на родительском совещании. Главное, мне удалось себе, наконец, выяснить и решить самое смутное в моей программе место, там, где я говорю о том, чтобы ученый присоединился к творчеству простаков, а простак стал бы сам сознавать себя. Кооперация, казалось мне, должна развязать этот Гордиев узел, потому что она есть момент рождения моральной силы и общего дела. Кооперация добывает материальные средства и перерабатывает их в культурные ценности - вот цель этой серой лавочки. И если это верно, то краеведение, как общее дело, возможно только через кооперацию. И так просто в этом свете кажется и решение смутного до сих пор вопроса о трудовой школе. Мы согласуем преподавание всех предметов согласно идее кооперативного изучения местного края. И гораздо будет точнее, если мы назовем такую школу не просто трудовой, а школой общего дела... Бесчисленными примерами из своего личного опыта я украшаю свою будущую речь на родительском совещании и мысленно заканчиваю: "Мы не будем фанатиками и оставим слово "мое" для базарного употребления. Пусть те наивные люди делают наше же общее дело, относя его к своему я, мы будем смотреть на это с такой же улыбкой, как смотрим на детей...".
С таким проясненным сознанием вхожу на родительское совещание. Я был тут прошлый год, и трудно рассказать, что в один только год могли сделать два энергичных учителя, Янус первый и Янус второй, так я их называю, потому что оба они произошли от одного существа - двуликого Януса. Янус первый, заведующий школой, взял на себя всю хозяйственную часть, ту часть дисциплины в школе, которая связана с необходимостью принуждения; он наказывает учеников, оставляя переплетать после уроков школьные учебные пособия, выколачивает "добровольные" взносы родителей на экстренные расходы по школе, запирает двери перед носом ученика, если он входит в грязных сапогах; как мрачный дух принуждения, он и живет даже в самом школьном здании, и никто никогда не видел, чтобы он хотя бы на минуту присел - его не любят все ученики и ругают через учеников и родители. Напротив, друг его, Янус второй, заведующий учебной частью, действует только лаской, советом, убеждением, он - открытый враг всякого принуждения и всегда подчеркивает, что взносы родителей на школьные нужды добровольные. Он всегда окружен учениками, дома, в школе, в учительской, и побеседовать с ним без этих свидетелей невозможно - его все любят, все хвалят: и родители, и ученики. В памяти учеников есть одно только темное пятно на светлом лике своего ласкового учителя: была одна неделя, когда этот Янус второй остался без первого Януса и взял на себя хозяйство и дисциплину; говорят, он всю эту неделю кричал и даже будто бы раз жалобно завыл у окна...
Оба друга, действуя согласно каждый в своем, сделали в один год школу неузнаваемой. Прошлый год я видел, как ученики вкатывали в печь трехаршинное полено и, по мере того, как один конец в печи подгорал, проталкивали его дальше; было холодно, дымно, грязно даже в полумраке керосинового освещения. Теперь при входе дежурный мальчик взял мое пальто, подал щетку отереть ноги, от центрального отопления было даже слишком тепло, электричество не оказывало даже соринки. В зале, увешанном диаграммами, работами учеников, за столиком плотно друг к другу сидели Янусы, как два лица одного существа: Янус первый, гладко остриженный, короткоголовый, с крепкой челюстью, и Янус второй, длинноголовый, длинноволосый, углубленный. Из родителей двухсот сорока учеников был только ветеринарный фельдшер, бухгалтер кооперативной лавки, бараночница и десять жен башмашников-кустарей. Остальные места были заполнены учениками, присутствующими на всех собраниях.
– Родители не желают являться, - сказал Янус первый, - но мы, подождите, сумеем их принудить, если они не желают добровольно, тем хуже для них...
– Я против принуждения, - сказал Янус второй, - постепенно расширяя сознание родителей, мы заинтересуем их, многие из вас были здесь прошлый год, что вы видели тогда и что теперь...
– Спасибо, - раздались голоса, - осветили и отеплили!
В эту минуту моргает электричество, раз, два... Первый Янус бросается к телефону, слышно, как он говорит в трубку:
– Не прерывайте тока на сегодня, прошу вас, сейчас у нас родительское совещание, я вы-ко-ло-чу деньги, ручаюсь вам, на-днях все получите, вы-ко-ло-чу...
Собрание открывается вопросом о немедленной добровольной раскладке на родителей платежа за электричество.
– А если не будет сделано добровольно, - говорит Янус первый, - то...
– Добровольно, только добровольно, - вмешивается Янус второй, - мы не можем это сделать иначе, как только добровольно...
Янус второй рассказывает подробно, как они, учителя, чтобы только существовать, берут по десяти, двенадцати уроков в день, как они, кроме того, должны заниматься хозяйством, порядком, почти не видят своего дома, почти не бывают на воздухе, не знают жизни, ничего не читают...
Все растроганы, возмущены, ветеринарный фельдшер вскакивает, кричит:
– Принудительно, принудительно, раз мы так не можем, то как Петр Великий, чтобы дубинкой, дубинкой...
Бараночница заявляет:
– Я против ничего не имею, только я желаю, чтобы всем ровно и без категорий, все торговцы и ремесленники поровну.
Башмашница возражает:
– Как же так поровну: мой муж шестнадцать часов в день башмаки делает, он труженик, а вы баранками торгуете.
– Мои баранки всем известны, какие мои баранки, а ваши башмаки с фальшивыми задниками.