Путешествия в Центральную Азию
Шрифт:
Так закончилось вышеописанное, третье для меня по счету, путешествие в Центральной Азии. Подобно двум первым, оно представляет собой научную рекогносцировку посещенных местностей. Иного результата наши странствия иметь и не могли как по многим пробелам личной нашей подготовки, так и по самому характеру пройденных стран, где против путешественника нередко встают и люди, и природа, где иногда с винтовкой в руках приходится прокладывать себе путь, а сплошь и кряду сначала заботиться, чтобы не погибнуть от жажды или голода, и затем уже справлять научные работы. Но утешительно для меня подумать, что эти быстролетные исследования в будущем послужат руководящими нитями, которые поведут в глубь Азии более подготовленных, более специальных наблюдателей. Тогда, конечно, землеведение и естествознание в своих различных отраслях обогатятся сторицей против того, что им дали нынешние наши путешествия. Пока же сведем итоги сделанного нами в Центральной Азии.
За все три здесь путешествия нами пройдено по местностям, большей частью малоизвестным, а нередко и вовсе неизвестным, 22 260 верст, из которых 11 470 верст (весь передний путь) сняты глазомерно. Астрономически определена широта 48 пунктов; посредством барометра Паррота, а при первом путешествии – анероида и гипсометра определена абсолютная высота 212 точек. Ежедневно три раза, в продолжение всех путешествий, производились метеорологические наблюдения; иногда измерялась температура почвы и воды; психрометром по временам определялась влажность воздуха. Постоянно велся общий дневник и, по мере возможности, производились этнографические исследования.
В области естествознания, относительно которого пройденные нами местности Центральной Азии были до сих пор почти вполне неведомы, производились специальные исследования над птицами и млекопитающими, а затем составлялись коллекции, в которые собрано:
Видов / Экземпляров
Млекопитающих: около 90 / около 408
Птиц: 400 / 3 425
Пресмыкающихся и земноводных: 50 / 976
Рыб: 53 / 423
Насекомых:? / 6 000
Растений: 1 500 / 12 000
Кроме того, собирались образчики горных пород во всех попутных хребтах.
Зоологический сбор передан в музей С.-Петербургской Академии наук; гербарий – в Ботанический сад; небольшая минералогическая коллекция – в геологический кабинет С.-Петербургского университета. Часть собранных коллекций, в которых оказалось много новых для науки видов, как животных, так и растительных, описана академиками Максимовичем и Штраухом, покойным профессором Кесслером и мною; несравненно же большее количество добытого материала остается пока еще не обработанным.
Но если мне и выпала счастливая доля совершить удачно три путешествия в Центральной Азии, то успех этих путешествий – я обязан громко признать – обусловливался в весьма высокой степени смелостью, энергией и беззаветной преданностью своему делу моих спутников. Их не пугали ни страшные жары и бури пустыни, ни тысячеверстные переходы, ни громадные, уходящие за облака, горы Тибета, ни леденящие там холода, ни орды дикарей, готовые растерзать нас… Отчужденные на целые годы от своей родины, от всего близкого и дорогого, среди многоразличных невзгод и опасностей, являвшихся непрерывной чредой, – мои спутники свято исполняли свой долг, никогда не падали духом и вели себя поистине героями. Пусть же эти немногие строки будут хотя слабым указанием на заслуги, оказанные русскими людьми делу науки, как равно и ничтожным выражением той глубокой признательности, которую я навсегда сохраню о своих бывших сотоварищах…
В заключение да позволено мне будет еще раз вернуться к своим личным впечатлениям.
Грустное, тоскливое чувство всегда овладевает мной, лишь только пройдут первые порывы радостей по возвращении на родину. И чем далее бежит время среди обыденной жизни, тем более и более растет эта тоска, словно в далеких пустынях Азии покинуто что-либо незабвенное, дорогое, чего не найти в Европе. Да, в тех пустынях действительно имеется исключительное благо – свобода, правда, дикая, но зато ничем не стесняемая, чуть не абсолютная. Путешественник становится там цивилизованным дикарем и пользуется лучшими сторонами крайних стадий человеческого развития: простотой и широким привольем жизни дикой, наукой и знанием из жизни цивилизованной. Притом самое дело путешествия для человека, искренне ему преданного, представляет величайшую заманчивость ежедневной сменой впечатлений, обилием новизны, сознанием пользы для науки. Трудности же физические, раз они миновали, легко забываются и только еще сильней оттеняют в воспоминаниях радостные минуты удач и счастья. Вот почему истому путешественнику невозможно позабыть о своих странствованиях даже при самых лучших условиях дальнейшего существования. День и ночь неминуемо будут ему грезиться картины счастливого прошлого и манить: променять вновь удобства и покой цивилизованной обстановки на трудовую, по временам неприветливую, но зато свободную и славную странническую жизнь…
От Кяхты на истоки Желтой реки. Четвертое путешествие в Центральной Азии 1883–1885 гг.
Успех трех предшествовавших моих путешествий по Центральной Азии, обширные, оставшиеся там еще неведомыми площади, стремление продолжать, насколько хватит сил, свою заветную задачу, наконец заманчивость вольной страннической жизни – все это толкало меня, кончив отчет своей третьей экспедиции, пуститься в новое путешествие.
Грустные минуты расставания с людьми близкими при отъезде из Москвы скользнули темной тучкой по ясному небу нашего радостного настроения: впереди на целых два года или даже более предстояла нам жизнь, полная тревог, новизны, свободы, служения славному делу… На следующий день мы сели в Нижнем Новгороде на пароход и через четверо суток были в Перми. Затем перевалили по железной дороге за Урал, проехали на шести почтовых тройках от Екатеринбурга до Тюмени и, за мелководьем реки Туры, еще на 130 верст далее, до деревни Иевлевой, где 21 августа снова поместились на пароход. Этот последний, имея баржу с 500 ссыльных на буксире, повез нас вниз по реке Тоболу. Невдалеке от Тобольска мы пересели на другой, более сильный пароход и, буксируя все ту же арестантскую баржу, поплыли вниз по Иртышу до его устья, а затем вверх по мутной, довольно быстрой Оби.
Следуя днем и ночью, мы вошли на десятые сутки своего пароходного от деревни Иевлевой плавания в устье реки Томи, за мелководьем которой еще раз переменили пароход и вскоре прибыли в Томск. Здесь трое суток употреблены были на покупку экипажей (два тарантаса и четверо ходов), зимнего для нас и казаков одеяния, как равно и некоторых мелочей экспедиционного заготовления. Затем на шести почтовых тройках, следовавших попарно на расстоянии нескольких часов пути, мы выехали к Иркутску. Лошади по станциям были для нас заготовлены. Тем не менее правильное следование эшелонами вскоре нарушилось по причине сквернейшей дороги.
Погода стояла отвратительная – постоянные дожди, иногда со снегом. Ехать по ночам оказалось решительно невозможным. Да и днем тяжело нагруженные экипажи нередко ломались или увязали в грязи. Ради всего этого 13 суток употреблено было на проезд 1 500 верст между Томском и Иркутском. Проведя в этом последнем пятеро суток опять в различных хлопотах, мы двинулись, на почтовых же, далее; благополучно и скоро переправились на пароходе через Байкал, снова сели на почтовых и 26 сентября прибыли в Кяхту, чем закончились наши переезды в пределах отечества.
Девять суток употреблено было нами на переход от Кяхты до Урги, где расстояние верст триста с небольшим. Местность эта несет тот же характер, как и в прилежащей части Забайкалья, начиная от самого Хамар-дабана, который ограничивает собою область сибирской тайги. Далее к югу, тотчас за прорывом реки Селенги, путник впервые встречает лёссовую почву, характерную для всей Внутренней Азии, и прекрасные степи, залегающие между горными хребтами. Эти последние местами довольно высоки, имеют в общем восточно-западное направление и покрыты лесами (преимущественно хвойными), главным образом на северных склонах, частью и на склонах южных верхнего своего пояса. В нижней же горной области залегают прекрасные луга.