Пути-дороги
Шрифт:
Демин улыбнулся:
– Нет. Продолжайте.
– И кто же, спрашиваю я этого румына, воевать станет, если вес эти солдаты подадутся в писаря? Смеется. "Не понимаю",- говорит. A тут, собственно, и понимать-то особенно нечего. Со временем у нас в стране все станут интеллигентами. Так что же, выходит, в окопах и сидеть некому будет? Ведь Родину придется нам еще защищать, и, может быть, не раз...
– Понимаю.- Демин подошел к Акиму и положил свою руку на его острое, худое плечо.- Мечтатель ты, однако, Ерофеенко, мечтатель... А впрочем, я
– Это правда, товарищ полковник.- Аким вздохнул, потрогал очки.-Думал о нем! Мне все еще кажется, что я в неоплатном долгу перед ротой, перед своими товарищами солдатами.
– Ну, это ты зря...
Договорить Демину помешал ординарец. Он вошел с улицы и доложил:
– К вам румын, товарищ полковник.
– Хорошо, зовите. Ну что ж, Ерофеенко, отложим наш разговор до другого раза. До свиданья!
Аким вышел. Через минуту в блиндаж протиснулась широкая плотная фигура Мукершану, который уже несколько месяцев находился в Гарманешти.
– Пришел с вами проститься, Федор Николаевич!
– тщательно произнес он имя и отчество Демина, точно радуясь, что может произносить их правильно.
– Очень рад вас видеть, товарищ Мукершану. Садитесь, пожалуйста!
– быстро пригласил начальник политотдела, протягивая навстречу Мукершану обе руки. На щеках Демина выступил румянец, очень красивший его лицо, и это оттого, что он не успел убрать вместе с бумагами фотографию жены и сына, на которую сейчас - Демин видел это - посмотрел Мукершану долго и внимательно, даже, как показалось полковнику, с тоской и скрытой завистью.
Мукершану понял смущение Демина и то, отчего оно произошло. Теперь Николае уже сам не мог удержаться, чтобы не спросить:
– Жена?
– Он показал на снимок, с которого прямо на них смотрела молодая женщина с очень строгим и вместе с тем очень простым лицом, освещенным большими спокойными глазами. На руках она держала сына, круглое личико которого ничего не выражало, кроме того, что должно было выражать лицо ребенка,- удивленно-наивной радости и тщетного желания понять, что делается вокруг и для чего все это.
– Жена и сын,- ответил полковник по возможности спокойно.
Мукершану теперь сам смутился и поспешил перейти к делу:
– Центральный комитет посылает меня в Бухарест. Там формируются рабочие дружины для защиты столицы от гитлеровцев и для свержения фашистского режима Антонеску.
– Желаю вам удачи, товарищ Мукершану. Помните, что Красная Армия не оставит вас, придет к вам на помощь!
– Спасибо, Федор Николаевич!
– Мукершану крепко сжал в своих рабочих ладонях маленькую энергичную и твердую руку Демина.- Мы держим экзамен перед вами, перед своими старшими товарищами, пришедшими к нам на помощь!
Мукершану хотел сказать что-то более сильное, но волнение
– Спасибо за все, за все!..
– Желаю удачи!..- повторил Демин.- В селе, должно быть, вы неплохо поработали. Крестьяне, надо полагать, многое поняли?
Мукершану задумался, лицо его потемнело. Заговорил глухо:
– Поняли, конечно, кое-что. Но, к сожалению, далеко не все.- Он поморщился, признался с какой-то беспощадной для себя решимостью: - Тут и я допустил ошибку: больше митинговал. А нужно было говорить с каждым и отдельности. И вот что теперь у людей на душе - не знаю. Что ж, будем учиться. Борьба только начинается. До свидания, Федор Николаевич!
Полковник, как и в тот вечер после первой их встречи, долго прислушивался к твердым, медленно угасавшим шагам удаляющегося от него человека.
– Счастливого пути, товарищ!
– тихо, про себя, проговорил начподив. "Мое положение казалось куда лучше,- подумал он.- А оно вон, оказывается, как!" Потом достал политдонесение, заготовленное инструктором. Стал читать, недовольно морщась. "Вот развез!
– мысленно ругал он инструктора.-Преамбула на целую страницу. А кому она нужна, эта преамбула?" Позвал
ординарца.
– Верните это Новикову, пусть сократит на три четверти!
"Ну же и писучий, дьявол!.. А что, если в донесении сообщить разговор с Ерофеенко?.. Любопытные, оригинальные мысли у этого солдата. И все сложно, интересно". Демин вынул блокнот и стал торопливо что-то записывать в него.
Мукершану по узкому деревянному настилу, под которым где-то далеко внизу плескалась вода, перешел через овраг, разделявший село на две неравные части, поднялся на гору и зашагал по узкой аллее, между густых зарослей черемухи и одичавшей вишни. Ночь была безлунная, теплая и немножко душная, как бывает перед дождем. Слева, в кустах, звонко щелкала и свистала
какая-то, должно быть совсем крохотная, птичка. Мукершану остановился и, улыбаясь, попытался изобразить свист и щелканье пичуги. Но у него ничего не получилось. Радуясь озорному птичьему веселью, Мукершану вместе с тем чувствовал какую-то неловкость, что-то беспокоило его. "Что бы это могло быть?" - подумал он. Пташка помолчала, как бы прислушиваясь, и когда человек затих, она залилась еще энергичнее, засвистала и защелкала звонко и рассыпчато, будто обрадовалась, что так, как она, человек не может свистать и щелкать.
"Тень-тень-тень... тин-тин-тин... кеть-кеть-кеть... киви-киви-киви..." - неслось из кустов.
Мукершану, заслушавшись пением озорной птахи, остановился и еще раз сам пощелкал языком, и снова птичка слушала и, дождавшись, когда он замолчал, защелкала и засвистала громче и задорнее, будто смеясь над беспомощностью человека.
Мукершану весело захохотал.
"Тень-тень-тень... киви-киви-киви..." - ритмично и сочно звенело в кустах, от которых уже чуть веяло освежающей прохладой упавшей росы.