Пьяная Россия
Шрифт:
Старшая сестра пошла. По дороге она, несколько раз пошатнувшись, присаживалась на бордюры тротуаров. А вставая, разводила руками, чтобы удержать равновесие. Шла на автостопе, будто без сознания. Дошла до квартиры и, не обращая внимания на гвалт детей, вопросы матери, легла на кухне, на раскладном диванчике и померла.
Быстро, легким ветерком понеслась она тогда к Небесам, с вопросом, где же ее младшая сестра, может, жива, билась в ней слабая надежда? Может, можно все исправить, повиниться и опа-на, нет, как нет тех страшных лет, когда младшая в одиночку поднимала своего ребеночка. Но на пороге к вечности младшая сестра ее встретила, не одна, с сыном.
Самознаевы
Ночью Степка Самознаев пришел домой. Перед его носом кто-то помахал руками. Тут же, без предупреждения, Степка кинулся на противника и принялся крушить так, что Илья Муромец обзавидовался бы.
– С кем это ты там воюешь? – крикнул ему до боли знакомый голос.
Степка остановился, едва переводя дыхание. Жена стояла неподалеку и неодобрительно хмыкала.
– Да вот, напали на меня! – попытался оправдаться он.
– Кто? – строго продолжала допрашивать жена.
– Да вот же! – и оторопел.
Рубился Самознаев, оказывается с деревом. Это дерево ему в темноте ветками помахало.
– Олюшка, – припадая, ныл он уже в следующую минуту, – ради Бога, Олюшка, не говори никому, не рассказывай!
Ольга строптиво отворотилась, направилась к дому.
– Олюшка, родная моя, – шептал Степка в спальне и, переходя на нежности, целовал ее в плечо, в шею, в ушко, – прошу тебя!
– Ладно уж, лизунец! – отмахнулась она. – Но отсыпаться поди на печку, перегаром так и шибает, стирай тут после тебя, мучайся!
– Иду, Олюшка! – ворковал он, устремляясь к печке, как есть в одежде, залез, но все же забеспокоился. – А точно никому не скажешь?
– Точно! – выкрикнула жена из спальни.
Успокоенный, он заснул, уверенный в завтрашнем дне, где никто и ничто над ним смеяться не будет. У жены был принцип – не выносить сор из избы и она выполняла его свято.
Ольга же, напротив, долго ворочалась, не могла уснуть, соображая, что с утра придется натаскать воды из колодца, баню истопить для мужика. Мужик у нее пьяницей не был, но выпить любил. Обычно, с зарплаты, раз в месяц после смены оставался на заводе и до глубокой ночи с друзьями, под болтовню и пустопорожние разговоры «уговаривал» бутылочку, другую «беленькой».
Ольга вздыхала, Степка у нее был со странностями. Часто делал то, что нормальному человеку и в голову не придет. Как-то по весне он увлекся пугалами. Чучела Степка мастерил пострашнее, насаживал их на вращающиеся палки и чучела принимались кружиться, размахивая пустыми рукавами, пугая не столько ворон, сколько людей возвращающихся с вечерней смены.
Дом Самознаевых стоял как раз в самом начале поселка, неподалеку от остановки, где заводские автобусы подбирали и высаживали толпы работяг.
В сумерках множество чучел митингующих втихомолку на огороде, вызывали столбняк у прохожих.
Чучела дергались и ночью. Динамо-машину приводящую в действие пугал, Степка останавливать боялся, ее вообще было трудно запустить, приходилось долго возиться, протирать проржавевшие детали.
Закончилась история с пугалами неожиданно просто. В огород, сметая хлипкий забор, вломился одуревший от вина пьянчужка и принялся драться с безмолвными, но такими деятельными пугалами. Вскоре от чучел остались лишь лохмотья раскиданные там и сям.
Степка остыл кудесить с пугалами, но занялся постройкой модели яхты. Чертил, высчитывал, завалил чертежами весь дом, всю зиму провозился, а по весне, едва сошел лед, взял яхту, да и запустил в местном пруду. Яхта, с минуту победоносно покачавшись на поверхности, вдруг ушла под воду и без всхлипа сдалась, утонула. Степка недолго горевал, а занялся пазлами, такими, что как картины. Скоро весь дом наполнился соответствующими новому увлечению главы семейства, достижениями.
Самознаев бахвалился перед друзьями и соседями своими успехами, но повстречав как-то где-то человечка предпочитающего всему прочему искусство плетения корзин из лозы увлекся так, что дом по самую крышу оказался завален корзинами.
Корзины с ручками и без ручек, плетеные вазочки и хлебницы, кружевные подставки под горячее, ажурно выполненные розетки на стену, про Самознаева даже фильм документальный сняли, вот, дескать, какой мастер есть в наших краях.
Ольга тогда в сенях пряталась и плакала от страха и отчаяния, ничего нет хуже, чем жить в одном доме с творческой личностью. Жена для такого человека все равно, что прислуга, которую только тогда и замечает, когда что-либо самому понадобится. Правда, слабеньким утешением для нее являлся тот факт, что кому-то было еще хужее, чем ей самой, например, тем же женам голливудских звезд. В Самознаева хотя бы никто не влюблялся, чего тут любить? Тело рыхлое, нос картошкой, глаза бегающие. От такого шарахаться надо, а не любить, эх, если бы она знала в молодости, за кого взамуж выходит.
Ольга любила покой, отмучавшись с ребятишками, выпустив в свет двух сыновей, она почувствовала колоссальную усталость, благо, дети не досаждали ей внуками, предпочитая пробираться сквозь болезни и капризы младших Самознаевых самостоятельно. Изредка только наезжали и тогда жены сыновей, немедленно высвобождая свекровь от забот, деятельно принимались стряпать, ловко орудуя рогатинами и чугунками, будто всю жизнь провозились возле печи. Слава Богу, сыновья нашли себе сильных подруг с крепким наследием. Обе были из крестьянских семей и редкие наезды из городских благоустроенных квартир в дом предков считали за благо. Отдыхали с удовольствием, с энтузиазмом участвуя в огородных делах. Легко натаскивали воды для бани. Сыновья, не покладая рук, пилили и рубили дрова впрок, лазали на крышу дома, проверять все ли ладно с черепицей, чинили забор, одним словом, находили для себя дел. Внуки во всем потакали старшим и, уморившись от непривычных трудов, сваливались в кровати еще засветло.
Ольга тогда любила посидеть возле спящих внуков, наблюдая их дыхание и с удивлением чувствуя, что как ни странно, но внуки похожи и на нее, и на мужа.
Пухленький, маленький Ванька сердился во сне, хмурил брови, частенько приходилось отнимать у него разные железки, вечно в его карманах были гвозди, шурупы, а за пояс заткнута отвертка и молоточек.
Маленькая Люба пошла в бабушку. Ходила не торопясь, любила просторную чистую одежду, говорила спокойно и размеренно и, наморщив нос, цедила иной раз, презрительно: