Пять капель смерти

Чиж Антон

Прискакал я в ателье Смирнова, вижу через дверь: Ванзаров допрос с кого-то снимает. Юнец какой-то совсем поник. А рядом господин с бантом на шее бесится. Ну, все понятно. Мешать нельзя. Я на Невском решил ожидать. Принял самый непринужденный вид. Даже насвистывал, хотел огорошить новостью. Не все ему меня в тупик ставить. Выходит он и сразу ко мне:

— Уже сведения раздобыли? Похвально.

Я ему: так точно! И уже хотел огорошить, а он говорит:

— О потере паспорта мистер Санже не заявлял и новый не представлял.

Честно

скажу: растерялся. Стоило в министерство ездить да из чиновников душу вынимать, чтобы вот так взял человек и угадал. Не понимаю, как это у него выходит. Просто загадочный талант.

Тут Родион Георгиевич улыбается в усы, думает, незаметно, а я-то все вижу, вытаскивает фотографический снимок, сильно помятый, и указывает на господина, развалившегося на ковре.

— Узнаете? — говорит.

У меня глаз наметанный, такую задачку враз раскушу. Отвечаю: это же наш покойный Санже. Вернее, не Санже, а как назвать — не знаю.

— Верно заметили! — говорит. — Только этот господин сегодня утром, примерно часов в десять, заходил в ателье забрать негатив.

Думаю: опять проверяет. Ладно, не лыком шиты.

— Не может быть, — отвечаю.

— И я того же мнения, — Ванзаров мне. — Лебедев так тщательно произвел вскрытие, что прогуливаться ему крайне затруднительно. Тогда что?

— Врет свидетель.

— Возможно. А возможно, и не врет. И это самое интересное. Курочкина на поиски снарядили?

— Так точно… Все ему передал.

— Благодарю. Тогда еще одно поручение. Отправляйтесь в Бестужевские курсы и выясните, в котором часу вчера вечером к ним на бал приехал профессор Окунёв. Вот он на фотографии в самом центре восседает. Фигура колоритная, его все знают. Вроде бы пригласили почетным гостем.

— Поручение выполнено! — рапортую.

Тут уж Ванзаров попался. Смотрит удивленно:

— Каким же образом?

А я ему:

— Новогодний бал Бестужевских курсов будет… только завтра вечером. Знаю наверняка. У меня там… Меня пригласили. Они и залу только-только украшать начали.

— Интересно, — говорит Ванзаров. — Какое ценное у вас знакомство.

— Скажу больше: не мог господин Окунёв быть там почетным гостем. Она мне… У меня точные сведения: Окунёва на Бестужевских на дух не переносят. Как-то раз пригласили читать лекцию, так он такое начал проповедовать против религии, что сама начальница выставила его вон. Так ведь он в долгу не остался, закатил истерику, кричал, дескать, жалкие обыватели не могут понять великий замысел Фауста, и все в том же духе. Скандал вышел ужасный. С тех пор ни за что его не пригласят. Врет ваш профессор как сивый мерин.

— Может, и врет, — кивает Ванзаров. — Раз вы так хорошо осведомлены, не вспомните ли еще какое-нибудь происшествие, в связи с которым упоминалась бы фамилия Окунёва. В сводки ничего не попадало?

— Еще как вспомню! — докладываю, аж удовольствие испытываю. — В начале декабря было сообщение о странном происшествии в лекционном зале Соляного городка. Помните?

— Нет, не помню…

— На воскресной лекции пьяные приказчики устроили скандал, кажется, хотели побить лектора. Но тут из толпы зрителей возникла дама и хладнокровно выстрелила в хулиганов. Когда прибыл городовой, дамы и след простыл. Кто она такая, установить не удалось. Лектор заявил, что видит ее в первый раз, и устроил форменный скандал в участке. Знаете, кто был этот лектор?

— Профессор Окунёв.

— Так точно!

— Как все интересно, — говорит Ванзаров, а сам о чем-то думает. — Что ж, Мечислав Николаевич, вы превзошли себя. Блестящий результат. Вы очень помогли.

— Благодарю! — А у самого мурашки по коже от такой чести. Нет бы удержаться, так ведь дернуло меня за язык. На радости говорю: — А давайте этого профессора отвезем к нам на Офицерскую или в арестантскую 2-го Васильевского!

— Это зачем еще? — спрашивает.

Слышу, голос у него изменился, но меня уже несет:

— Солгал — значит, скрывает. Раз скрывает — значит, он и убил этого Санже. Вернее, не Санже, а как его…

— Поспешный вывод. Обман не красит Окунёва с моральной точки зрения, но преступником не делает. Теперь у него нет алиби на вечер 30-го.

— И только?

— Существует множество других причин, по которым он не может быть с нами откровенным.

— Какие же?

— Скажем, он принимал даму, замужнюю. Боится скомпрометировать.

Тут я и говорю:

— А давайте его… — и показываю, как бы вытряс из профессора душу.

Родион Григорьевич помрачнел и говорит:

— Головой надо работать, ротмистр. А вот это, — передразнивает мой жест, — оставим жандармам и охранке. Кулаки в сыске бесполезны.

Ну что тут поделать? Опять в лужу сел. И как ему это удается?!

Распекать меня, как обычно, Ванзаров поленился, а поручений насыпал целую кучу. Во-первых, аккуратно опросить соседей и дворника о привычках и манерах профессора. Затем проверить по картотеке, не числится ли за ним каких-нибудь подвигов. И самое главное — установить за домом филерское наблюдение. Ну а на сладкое выяснить, где проживает и чем занимается господин Наливайный.

Задание принял, чуть было не козырнул ему, все не могу от этой привычки отделаться, и поймал пролетку. Пролетка тронулась, я обернулся. И вот такая картина: праздник бурлит, витрины магазинов роскошью блистают, публика в приподнятом настроении фланирует. А среди радостной суеты бредет молчаливый господин, словно никого не замечая, и о чем-то размышляет. И нет ему никакого дела до праздника, а только до своей логики. Такой вот удивительный человек. Счастлив, что служил под его началом. Да вы, Николай, и сами знаете…