Пять президентов. Научно-фантастический роман
Шрифт:
Храпел седой майор у красного, очень красивого телефонного аппарата, который согласно инструкции должен зазвонить в тот момент, когда начнется атомная война. Впрочем, майор почти всегда спал. Он был типичным армейским философом, этот майор, и рассуждал так: если телефон молчит — можно спать; если телефон звонит — нет смысла просыпаться.
Спокойно вздымалась во сне богатырская грудь беспокойного О'Шари — командора спецгруппы из двенадцати телохранителей. А в соседней комнате, словно по команде, слаженно вдыхали и дружно выдыхали спертый воздух все двенадцать телохранителей, подстраиваясь в такт начальственному сопению. Они спали без тревог и угрызений совести, поскольку сейчас работала НЭСИА. Столь романтическое имя, достойное украсить
Разметался во сне десятилетний Арви, единственный наследник хозяина усадьбы, справедливо называемый всеми вышеперечисленными его обитателями Божьим бичом, ниспосланным за грехи прошлые и будущие, ибо одни только прошлые грехи при самом тенденциозном их подсчете не могли уравновесить факт существования Арви.
На широкой кровати под синим, в серебряных метеоритах балдахином, неподвижно вытянувшись, как на смертном одре, спала хозяйка усадьбы. Впрочем, сейчас никто из ее знакомых и близких не смог бы поручиться, что это действительно она, — таким неузнаваемым было ее лицо без драгоценных мазей, туши и помады, которые днем возвращали ей по крайней мере двадцать прожитых лет.
Наконец, в маленькой и сыроватой комнатке с туго запертыми окнами, задернутыми занавесками, тяжелыми от золотого шитья и вековой пыли, в конусе желтого света лежал, раскинув по подушке кисточку ночного колпака, старичок в очках — хозяин усадьбы, гражданин № 1 — президент.
Улегшись с вечера, он начал было просматривать сводки иракских нефтяных курсов, заскучал, взял киноревю да и заснул вот так, в очках, не выключив ночника, как часто засыпают люди, обремененные делами и годами.
А солнце между тем поднималось все выше и выше.
Первым в доме, как всегда, проснулся Джек Джекобс: мистер Джекобс — для газетных отчетов, старина Джек — для друзей дома, старик — для всей большой и малой прислуги, старая лысая обезьяна — для Арви и Джи, секретарь, камердинер, друг и партнер для игры в простого (не подкидного) дурака — для президента. Джек Джекобс познакомился с президентом за пятьдесят пять лет до того, как тот стал президентом. Джеку было двадцать два, а Кену — шестнадцать, и Кен своим «фордом» превратил мотоцикл Джека в дружеский шарж на самогонный аппарат. Они подружились. Легендарная авария случилась так давно, что ничего более из событий тех лет они решительно не помнили, а Кен однажды, в минуту раздражения, сказал даже, что никакого столкновения не было, что все это выдумали проклятые репортеры. На что Джек заметил:
— Люди безутешны, когда их обманывают враги или друзья, но они испытывают удовольствие, когда обманывают себя сами.
И вышел.
Надо сказать, что Джекобс часто прибегал к афоризмам в разговорах с президентом. Его любимой книгой были «Максимы и моральные размышления» Франсуа де Ларошфуко. Только эту книгу читал и перечитывал он последние четверть века, полагая, что проницательный француз сказал больше, чем все человековеды во всех книгах, изданных за последние триста лет, не говоря уже о газетах и журналах, которые Джекобс презирал так, что носил их только кончиками двух пальцев, а на лице его появлялось тошнотворно-брезгливое выражение, будто он вытаскивал убитую мышь из мышеловки. Во всяком случае, финалом всех пресс-конференций в Доме Власти неизменно являлись организованные им феерические дезинфекции, неизвестные даже в лепрозориях.
Джекобс всегда просыпался раньше других не потому, что у него было много дел и забот, а потому, что он был стар и любил утро, утренние тени, совершенно не похожие на тени вечера. Сейчас он встанет, побреется, выпьет чашечку кофе и войдет к президенту.
— О, Джи, ты отлично выглядишь сегодня! — изумленно воскликнет президент.
— Мы хвалим других, Кен, обычно лишь для того, чтобы услышать похвалу себе, — ответит Джекобс, как отвечал вчера, и позавчера, и третьего дня, — ведь этому утреннему ритуальному разговору уже, наверное, лет пятнадцать. «А что, если ответить ему сегодня по-другому?» — подумал Джекобс и засмеялся своей мысли.
Акт первый
Около девяти Джекобс, еще пахнущий кофе, заглянул на всякий случай на южную террасу и, увидев там только Арви в грязной и мокрой рубашке, слипшейся от ананасного сока, понял, что президент уже в кабинете и его корзина для бумаг, вероятно, уже набита утренними выпусками газет.
Джекобс не ошибся: президент просматривал газеты. Это было правилом неукоснительным, как зарядка для спортсмена. Президент искал в газетах реальное воплощение своих идей и находил его. Это было приятно, вселяло бодрость и чувство собственной необходимости человечеству. Впрочем, иначе и быть не могло: если бы газеты не воплощали его идеи, он закрывал бы их.
— А, это ты, Джи? — Президент оторвался от газет. — Послушай, да ты отлично выглядишь сегодня! — Президент в искреннем изумлении откинулся на спинку кресла.
— Не доверять друзьям, Кен, позорнее, чем быть ими обманутыми, — улыбнулся Джекобс.
— Что? — оторопело спросил президент. От удивления у него отвисла челюсть.
— Согласен с вами, Кен, я действительно отлично себя чувствую.
— Ты заболел, Джи?
— Откуда у меня был бы такой цветущий вид?
— М-да, — сказал президент, беззвучно пожевав губами. — Ничего себе начинается день! Ты совершенно выбил меня из седла. И это перед митингом! Просто не знаю, о чем говорить теперь… Ну хорошо, я иду в зеркалку, а ты садись и слушай. Времени очень мало.
Отличительной чертой президента, снискавшей ему громкую славу, было отсутствие текстов его речей. Он не только не писал их сам — в этом не было бы ничего удивительного, хотя бы потому, что ни один из его предшественников их тоже никогда не писал, — он не поручал писать и другим: впервые за сотни лет каторжного труда канцелярия президента разогнула склоненную над столами спину. Президент выступал тысячи раз и никогда не держал в руках текста. Речи на весьма острые и сложные политические темы он произносил экспромтом. В философских кругах родилась невероятная гипотеза о необъятности президентской эрудиции, которая завоевала немало сторонников и вылилась в присуждение президенту ученой степени доктора права.
Однако существовал секрет необыкновенной способности президента, но он не был разгадан и по сей день. Вернее, было два секрета. Первый заключался в том, что президент репетировал речи в зеркальной комнате, позволявшей ему видеть себя со всех сторон. Второй — более сложный и действительно доступный отнюдь не всякому — заключался в том, что президент никогда, нигде и ни о чем не говорил по существу вопроса. Картины, нарисованные им, принадлежали кисти монументалиста. Даже один неверный мазок, способный перечеркнуть работу тонкого рисовальщика миниатюр, не влиял на впечатление от захватывающих дух панорам. Он обладал необыкновенным даром говорить обо всем и ни о чем. И репетиции в зеркальной комнате отнюдь не преследовали задачу отработки текста. Там, с учетом предстоящей аудитории, ее численности, национального и социального состава, интеллектуального уровня и эмоционального настроя репетировалась лишь мимика и проверялся тембр голоса, для чего в приемную, на стол Джекобса, был вынесен из зеркалки динамик. Раньше Джекобс присутствовал на репетициях в самой зеркальной комнате в качестве единственного слушателя. Однако после того как, просмотрев весьма ответственную речь для конгресса, он на вопрос президента: «Ну как?», ответил: «Величавость — это непостижимое свойство тела, изобретенное для того, чтобы скрыть недостатки ума», — президент разгневался, даже топнул ногой и с тех пор репетировал в одиночку, поручив Джекобсу лишь досмотр за тембром.