Пятое путешествие Гулливера

Михаил Зощенко написал «Шестую повесть Белкина», братья Стругацкие «Второе нашествие марсиан» (совсем не по Уэллсу, кстати), – лихабеда начало. И вот перед вами, уважаемый читатель, «Путешествие Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а потом капитана нескольких кораблей, в страну тикитаков» – пятое по общему счету.

Тот, кто внимательно прочел четыре предыдущие путешествия: в Лилипутию, в Бробдингнег, страну великанов, на Лапуту (с заездами в Бальнибарби, Лаггнег, Глаббдобдриб и Японию) и в страну гуигнмов, – не мог не заметить, что герой, отправляясь почти во все странствия корабельным хирургом,

Почтение к Свифту не позволяет нам считать, что он допустил элементарную литературную ошибку, повесил «нестреляющее ружье». Легче– да и интереснее– принять, что было еще одно путешествие, по каким-то причинам не преданное гласности, в котором герой как раз и проявляет себя в надлежащем качестве.

Вот это оно и есть.

Помимо того, до сих пор остается тайной, как Джонатан Свифт и его герой в начале XVIII века смогли узнать то, что астрономическая наука установила только полтора столетия спустя: наличие именно двух спутников у Марса и параметры их орбит.

Данное путешествие раскрывает и эту тайну.

При всем том считаю нужным объявить сразу, что мое почтение к великому сатирику не простирается так далеко, чтобы ради него отказаться от своего взгляда на вещи и своей манеры изложения. «Lestylec'estl'homme», как говорят французы: стиль– это человек. Читатель несомненно заметит некоторые вольности в пересказе еще одного замечательного путешествия Л. Гулливера, утаенного им по указанным в конце мотивам от современников, но, я надеюсь, не будет слишком на меня в претензии.

…Волна вынесла крестообразный обломок верхушки фок-мачты, к которому был привязан я, на галечный пляж. Моя левая рука, свесившаяся с перекладины, пребольно ударилась о камни; в ней что-то хрустнуло. Но я был не в состоянии ощутить боль.

Не могу и сейчас определить, сколько дней носили меня морские стихии на этом обломке после того, как наш корабль «Северный олень» наскочил на рифы. Привязался я сам, когда понял, что начинаю впадать в забытье. Впоследствии я так и не встретил никого из команды корабля, ничего не слыхал об их судьбе; вероятно, все погибли. Да и со мной дело шло к тому же: снежная буря в южных приполярных широтах и последующее долгое купание наградили меня воспалением легких – я был в жару и вместо стонов хрипел; ссадины, полученные во время кораблекрушения, воспалились и от действия морской воды превращались в язвы. Все эти дни у меня не было ни крошки во рту, ни глотка воды. Последним ударом, который, похоже, сломал мне руку, стихии добивали меня.

Боль в руке все-таки принудила меня очнуться. Я лежал распятый на своем обломке, не имея сил ни отвязаться, ни, что хуже, бороться за жизнь, бороться со своей злосчастной судьбой, коя постоянно ввергает меня в беды. Судя по тому, что солнце висело в зените и палило вовсю, меня вынесло на сушу где-то в тропиках. Свесив голову влево, я увидел, как пляж переходит в обрывистый берег, но верху которого растут деревья с пышными кронами. Вскоре вода перестала омывать мои ноги, шум волн о гальку утих – начался отлив. Значит, до прилива я успею умереть на берегу и акулы не сожрут меня живым, как они уже пытались. Мысль эта принесла мне удовлетворение.

Когда появились «призраки», я и их воспринял совершенно спокойно – как видения предсмертного бреда, а может быть, уже и загробного мира. Странным показалось лишь то, что они говорят на каком-то звонком, чирикающем языке; но, собственно, почему я решил, что на том свете все должны изъясняться по-английски?

Эти существа освободили меня от пут, а затем и от одежды (в чем я тоже усмотрел определенную логику), приподняли, поддерживая, влили в рот воды. Свежая влага на минуту вернула меня к жизни, я поднял голову, смотрел воспаленными глазами: существа как бы были и как бы но были – вместо тени они отбрасывали радужные ореолы, вместо плотных тел имели что-то переливчатое, сквозь что искаженно просматривался обрыв и деревья на нем… но в то же время по очертаниям и вполне человеческое. Нет, это не могло быть реальностью! Я сник, уронил голову.

Потом меня укладывали на носилки, везли (судя по колыханиям, между двумя лошадьми) по дороге в тени деревьев, снова укладывали на что-то неподвижное, упругое, пахнущее кожей; смазали все тело бархатной мазью, от которой кожа смягчилась и перестала саднить; поили какой-то пряной влагой. Затем меня перевернули на спину и, придерживая за руки и за ноги, начали весьма чувствительно колоть под мышками и в паху с обеих сторон – причем с каждымуколом в меня будто вливалось и расходилось по всему телу что-то дурманящее. Как уже сказано, я был в жару, в полузабытьи и, хоть в ежился от прикосновений «призраков», вздрагивал от уколов, но в целом принимал все как должное: раз здесь – где бы ни было это здесь– это делают со мной, значит, так и надо. После десятка уколов я не то впал в беспамятство, не то уснул.

Проснулся я от светивших прямо в лицо лучей солнца. Я лежал ничем не покрытый (не чувствуя, впрочем, холода) на упругой постели. Самочувствие было заметно лучше вчерашнего, хотя жар еще оставался, голова пошумливала; в левой руке ниже локтя пульсировала тупая боль. Хотелось есть – первый признак выздоровления. Несколько минут я лежал неподвижно, прикрыв глаза, вспоминал вчерашнее и пытался понять обстановку. Честно говоря, мне хотелось, чтобы многое из привидевшегося вчера осталось сном или бредом.

Открыл глаза, повел ими в стороны: комната с белым потолком и тремя стеклянными стенами, солнце, поднимающееся над пологой зеленой горой, ярко-синее небо, ветви близких деревьев. Четвертая стена была глухая. Чувствовалось присутствие многих людей и направленное на меня внимание.

Неловко поднялся, сел – подо мной был обитый черной кожей топчан – огляделся. Да, не сон то был вчера и не бред: за прозрачными стенами на ярусах амфитеатра расположились «призраки». Их были сотни, многие сотни. И все смотрели на меня.

В первую минуту мне было не до встречного разглядывания их – я спохватился, что предстал перед туземцами нагим, прикрылся рукой, завертелся в поисках одежды. Но ничего не нашел. Толкнул дверь в глухой стене – заперта. Осмотрелся еще: в комнате ни портьер на окнах, НИ гобеленов, ни коврика – вообще, ни клочка ткани, которым я мог бы обмотаться, чтобы выглядеть приличней. Только топчан да зеркала по углам в рост человека – но и у них стекло составляло одно целое со стенами-окнами.

От возмущения я забыл о голоде иболи в руке. Вот так: меня выставили напоказ. Для них, прозрачных существ, обычный человек – диковина, вот и выставили. Глазеют. Что делать: протестовать? ругаться? рычать? – чтобы им стало еще интересней?..