Пятое время года
Шрифт:
Она совершенно уверена, что это только фигура речи. Такую фигуру речи она использовать не должна – орогены Эпицентра не шутят насчет определенных вещей. Это одно из неписаных правил… но, возможно, десятиколечнику закон не писан.
– Не то чтобы приказ, – с трудом выдавливает она, и его лицо кривится.
– Тогда вообще ничего не желаю слышать. Ржавей отсюда.
И он начинает закрывать дверь у нее перед носом.
Поначалу она не может поверить. Что же за… Правда? Унижение на унижении. И так плохо получить такое в самом начале, но нахвататься оскорблений в процессе?
Она
– Я Сиенит.
По его теперь уже бешеному взгляду она понимает, что это для него ничего не значит. Он набирает в грудь воздуха, чтобы заорать, она понятия не имеет, что именно, но она не желает этого слышать, и прежде чем он успевает что-то сказать, она рявкает:
– Я здесь, чтобы трахнуться с тобой, гори Земля огнем! Этого достаточно, чтобы потревожить твой покой?
Часть ее в ужасе от собственной лексики и собственного гнева. Другая часть довольна, поскольку он затыкается.
Он впускает ее.
Теперь она ощущает неловкость.
Она сидит за маленьким столиком в его номере – номере, целом номере с обставленными мебелью комнатами в личном распоряжении! – и смотрит, как он суетится. Он садится на одну из кушеток в комнате – скорее на краешек. На дальний краешек, замечает она, словно боится сидеть слишком близко к ней.
– Не думал, что это начнется так скоро, – говорит он, глядя на свои руки со сплетенными пальцами. – То есть мне всегда говорили, что очень надо, но сейчас… я не думал…
Он вздыхает.
– Значит, для вас это не в первый раз, – говорит Сиенит. Он заслужил право на отказ только с десятым кольцом.
– Нет-нет, но… – Он глубоко вздыхает. – Я не всегда знал.
– Чего?
Он кривится.
– С первыми несколькими женщинами… Я думал, я им нравился.
– Вы… – И тут до нее доходит. Конечно, отказаться можно всегда, даже Шпат никогда не говорила напрямую: «Ты должна в течение года родить ребенка от этого человека». Однако этот недостаток откровенности даже как-то облегчает. Она никогда не видела смысла в том, чтобы считать ситуацию не такой, какая она есть. Но она понимает, что для него это не игра.
Он смотрит на нее, и выражение его лица становится болезненным.
– Да. Я понимаю.
Она качает головой.
– Я вижу. – Это не имеет значения. Это не касается его интеллекта. Она встает и расстегивает пояс формы.
Он испуганно смотрит на нее.
– Прямо так? Я даже не знаю тебя.
– Вам и не надо.
– Ты мне не нравишься.
Это чувство обоюдно, но Сиен воздерживается от указания очевидного.
– Моя менструация закончилась неделю назад. Это хорошее время. Если вы не против, просто лежите спокойно и позвольте мне заняться остальным. – Она не слишком опытна, но это не тектонические плиты двигать. Она снимает жакет. Затем достает из кармана и показывает ему флакон со смазкой, все еще почти полный. У него слегка испуганный вид. – На самом деле будет, видимо, лучше, если вы не будете двигаться. Это будет достаточно неловко для нас обоих.
Он тоже встает – пятится. Возбуждение на его лице – ну, не совсем чтобы
– Мы не обязаны, – выпаливает он. – Я могу отказаться. – Он кривится. – Понимаю, ты не можешь, но я могу. Так что…
– Не отказывайтесь, – ухмыляется она.
– Что? Почему нет?
– Вы сказали: я должна это сделать. Вы не должны. Если не вы, то кто-то другой. – Шесть детей, сказала Шпат. Но Шпат никогда не была особо перспективным орогеном. А Сиенит перспективна.
Если Сиенит не будет осмотрительна, если пошлет подальше не тех людей, если позволит отметить себя как трудную, с ее карьерой будет покончено, она будет навечно приписана к Эпицентру, и ей останется только лежать на спине и превращать мужское уханье и пердеж в детей. И если дело повернется таким боком, то ей еще повезет, если у нее будет только шесть детей.
Он смотрит, словно не понимает, хотя она и знает, что он все понял. Она говорит:
– Я хочу покончить с этим.
И тут он удивляет ее. Она ожидает заминок, сопротивления. Вместо того он стискивает кулаки. Отводит взгляд, играя желваками. Он по-прежнему выглядит нелепо в своем балахоне и прической наперекосяк, но выражение его лица… это как будто ему приказали подвергнуть себя пытке. Она знает, что некрасива, по крайней мере не подходит под стандарты красоты Экваториалей. В ней слишком много срединной дворняжьей примеси. Но и он явно не чистой крови: эти волосы, кожа черная почти до синевы, и еще он невысок. Он вровень с ней, а она высока как для мужчины, так и для женщины – но он гибок, не широк и не пугающ. Если в его предках и была кровь санзе, то очень дальняя, и она не дала ему никакого физического превосходства.
– Покончить, – говорит он. – Верно.
Он так стискивает зубы, что желваки на его скулах подпрыгивают вверх-вниз. И вот. Он не смотрит на нее, и ее внезапно охватывает радость. Поскольку его лицо – сама ненависть. Она прежде видела такое у других орогенов – ржавь, она сама такое ощущала, когда ей выпадал момент одиночества и нескованной честности. Но она никогда не позволяла этому вот так проявляться. Затем он поднимает на нее взгляд, и она пытается не дрогнуть.
– Ты не здесь родилась, – на сей раз холодно говорит он. Она запоздало понимает, что это вопрос.
– Нет. – Ей не нравится отвечать последней. – А вы?
– О да. Я был выведен орденом. – Он улыбается, и странно видеть, как улыбка ложится поверх этой ненависти. – И не впопыхах, как наш возможный ребенок. Я продукт двух старейших и самых перспективных линий Эпицентра. Или, по крайней мере, мне так рассказывали. – Он засовывает руки в карманы своего мятого балахона. – А ты дичок.
Это появляется из ниоткуда. Сиен действительно пару секунд думает, что это какой-то новый вариант слова «рогга», а затем понимает, что это на самом деле значит. Нет, это уже слишком.