Пышечка
Шрифт:
Вот и в этот раз вопреки всем своим надеждам он не выдержал и ударил жену. Вернее, схватил ее за волосы и отшвырнул от себя. А чего там швырять хрупкую, маленькую, тоненькую женщину… Она взяла да как пушинка через всю кухню и перелетела. Элла буквально впечаталась в противоположную стену и даже как будто прилипла к той на мгновение. А затем медленно сползла вниз, оставляя на стене темно-красный след. Рухнула на пол, подогнув тонкие босые ноги. Подняла лицо вверх – из носа у жены текла кровь, на скуле темнела,
Элла качнулась, застонала. И зарыдала, сцепив перед собой руки, с текущей по лицу кровью, зарыдала страшно, как в последний раз в жизни. Она рыдала, а он стоял и молчал, не понимая, как такое опять могло произойти. Как он мог поднять руку на эту маленькую, хрупкую женщину, на свою жену, единственного родного человека, оставшегося у него в жизни…
Холодный ужас все сильнее и сильнее захватывал Евдокима. И совсем не важно было, что Элла сама и довела эту ситуацию до точки кипения. Мало ли что она там довела, но он-то, мужик – должен был сдержаться и не бить женщину до крови?
Евдоким упал, вернее, тоже рухнул на пол, на колени, попытался обнять Эллу:
– Прости…
– Оставь меня… оставь меня! – сдавленным голосом, сквозь рыдания прошептала жена. Оттолкнула Евдокима, опять зашлась в страшных рыданиях, от которых у него холодело сердце.
– Дай я посмотрю… у тебя кровь.
– Уйди!
– Послушай, надо к доктору…
– Уйди, я сказала.
– Я идиот. Я скотина.
Евдоким пытался обнять жену, она отталкивала его руки и рыдала, рыдала… До тех пор, пока силы у нее не кончились. Тогда Евдоким отнес ее в ванную, там принялся осторожно отмывать от крови.
– На вот пакет со льдом, приложи к переносице и к скуле. Держи, держи, я тебя умоляю! Где еще болит? Здесь? Здесь?
Элла уже не рыдала, а просто подергивалась, словно в агонии.
Евдоким перенес жену на кровать, задернул шторы, чтобы вечернее солнце не беспокоило заплаканные глаза жены. «Когда это вечер успел наступить, ведь только что утро было?» Мужчина лег с Эллой рядом, обнял ее. «Как я мог… ее, которая нежнее нежного…» – Он целовал жену в мокрые волосы, целовал ее руки.
– За что ты меня ненавидишь, за что… – едва слышно, со стоном пробормотала она.
– Я тебя люблю.
– С такой злостью, с такой яростью… Опять руку на меня поднял! Ты меня точно ненавидишь. Я тебя раздражаю, я давно заметила.
– Я тебя люблю! Ты меня своей пощечиной просто спровоцировала…
– Тебе плевать на мое мнение, на мои чувства. Ты всегда на стороне других людей. Ты именно меня считаешь виноватой во всем…
– Это я виноват, только я. Прости. Пожалуйста, прости.
– Я для тебя чужая. Я не нужна тебе. Я тебя раздражаю. Зачем же ты тогда живешь со мной, зачем?..
– Ты не чужая, ты самая главная для меня!
Элла долго укоряла мужа – шепотом, сквозь плач, бессильным от отчаяния голосом, а Евдоким чем дальше, тем сильнее ощущал свою вину. И главное, в нем все больше росло желание.
Он целовал мокрые от слез щеки жены, а самого чуть не разрывало изнутри… Элла жалобно стонала, и он тоже, уже не в силах сдерживать себя.
– Нет. Уйди. Я тебе только за одним нужна, ты меня не считаешь за человека…
– Элла, детка…
– Уйди. Ты меня убиваешь. Уйди!
Она отталкивала Евдокима, но вместе с тем он видел в полутьме, как она кусала себе губы. Дышала тяжело, и ее тело отзывалось на каждое его прикосновение. Элла вскрикивала, и эти короткие негромкие вскрики заводили мужчину еще сильнее.
Воздух в спальне давно стал плотным, горячим – словно огнем жег обнаженную кожу. Каждое прикосновение друг к другу, кажется, отзывалось фонтаном искр. Наконец они соединились, и это были невероятные, фантастические ощущения, ни с чем не сравнимые. Элла продолжала что-то говорить задыхающимся, тающим, прерывающимся голосом, и Евдоким тоже отвечал ей, и сам не помнил, что говорил.
Красновато-серая полутьма спальни набухала малиновым огнем, оранжевые вихри кружили вокруг… А потом пространство взорвалось, рассыпалось на мельчайшие разноцветные частицы.
Тишина.
– Детка. – Он приподнялся, поцеловал жену в лоб. – Если бы ты знала, как я люблю тебя, если бы ты только знала…
Элла засмеялась грустно, ничего не ответила.
Они, так и не разжав объятий, заснули.
Утром Элла выглядела такой печальной, покорной, что Евдоким опять почувствовал нестерпимое чувство вины и – все то же неукротимое желание.
И этот, второй раз, последовавший после семейного скандала, тоже отличался яркостью и необыкновенными ощущениями, немного отличавшимися от первого раза. Больше лирики, больше минора, еще острее и тоньше. Желтые, осенние нотки умирающей листвы.
Затем Евдоким отправился по своим рабочим делам, вернулся поздно.
Элла вышла навстречу, позволила поцеловать себя в щеку, все такая же печальная, но уже ирония сквозила в ее взгляде, в голосе. Из серии – «ну что теперь поделать, так уж вышло…»
Она приготовила простой ужин – тарелка с фруктами, несколько видов сыра, бутылка вина. Вроде бы ничего особого, но она показала, что не забыла о голодном муже. И потом, после ужина, опять у Евдокима с женой случился секс, и опять какой-то особенно яркий, но уже с иными, новыми ощущениями. Все такое зеленовато-голубое, переходящее в ясную синеву…
Так было каждый раз после семейной ссоры – они оба словно проходили через какую-то радугу, когда один оттенок страсти сменялся другим, чуть затихая, но продолжая удивлять…