Р26/5/пси и я
Шрифт:
— А может быть, они захватывают тех животных, которых забрасывают сюда деревья? — предположил я.
Она закусила губу, досадуя на то, что такая простая мысль не пришла ей в голову.
— Возможно, — признала она.
Это было забавно. Я одержал над ней верх, а она была сильной женщиной. Десятилетия назад она была бы в рядах тех, кто боролся за права женщин. Однако, когда мы шли назад через лес, она так вцепилась в мою руку, словно боялась, что я брошу ее одну блуждать среди деревьев. В конце концов, она обвила меня рукой.
Я всегда имел успех у женщин, доктор. Но это вовсе не значит, что всегда мог их понять. Много лет назад, когда я приполз домой после очередного, особенно неприятного трипа,
В ту ночь на Цузаме мы с Гертрудой спали снаружи, у подножия своего корабля, окруженные его ногами-опорами, похожими на стилеты. Несмотря на то что мы лежали, крепко обнявшись, вся неловкость, которую я чувствовал в ее присутствии, начала возвращаться. Дюзы смотрели на меня сверху вниз, словно держа под прицелом.
Проснулся я от шепота Гертруды в мое ухо:
— Я люблю тебя, Алек.
— Что? — прохрипел я в удивлении. И сел.
Вдруг обнаружил, что она сжимает мою руку. Или это я вцепился в нее, трудно сказать.
— Я что-то сказала? — Гертруда тоже села, протирая глаза свободной рукой. Ее очки, которые она не сняла, были сдвинуты на лоб. И выглядело это не так уж непривлекательно, как звучит.
— Ты сказала, что любишь меня, — ответил я безжалостно.
— О... — Она вспыхнула. Представьте себе, доктор, сорокалетняя женщина, оказывается, умеет краснеть, как подросток.
— Ну хорошо, — сказала она, защищаясь. — Это правда. Нет никакого смысла отрицать, что я люблю тебя. Мне невыносима мысль, что эта неделя подходит к концу.
Внезапно мы сжали руки друг друга. Доктор, не поймите меня неправильно, в этом почему-то не было ничего... физического. Я имею в виду, ничего в смысле секса. Это было что-то иное, своего рода совершенно невинное. Я просто хотел прижать ее к себе и шептать ей что-то. Такое острое чувство единения! И я знаю, она чувствовала то же самое. Это было все равно, как... Только не смейтесь, ради бога! Это было ощущение единства тела и души.
Господи! Как это было прекрасно! Я не могу описать это чувство полноты: как будто до этого момента я жил только в состоянии половины от себя целого! Все романтические случаи с юными сильными девушками из рядов Первопроходцев казались убогими, жалкими и низменными по сравнению с этим состоянием. Даже не знаю, как нам удалось приготовить завтрак этим утром. Беспомощно хихикая, как дети, мы изворачивались, чтобы постоянно чувствовать друг друга. Не помню, как мы умудрились разжечь огонь, подогреть вчерашнее жаркое. Потом кормили друг друга одной ложкой прямо из котелка.
Затем мы побрели, держась за руки, по влажной траве в направлении леса. У нас еще осталось какое-то чувство невыполненного долга, к тому же, как сказала Гертруда, если мы покажем хороший результат в этой экспедиции, то они, может быть, снова отправят нас вдвоем. Только в другой проект.
Деревья теперь казались нам более дружелюбными, зверьки крутились под ногами, почти как ручные. Мы дошли до рощи анемонов и некоторое время стояли, наблюдая, как они пульсируют, подобно гигантским сердцам, а щупальцами размахивают, будто приветствуют. И вот деревья зашелестели, в ветвях оказалось животное. Наверное, оно было брошено туда каким-нибудь отдаленным деревом. Толстые листья ухватили животное, как пальцами, мгновение словно бы взвешивали его в своей зеленой ладони, а затем мягко забросили его прямо в один из анемонов. Растение поймало его, опутало сетью щупалец, и зверек исчез в его внутренностях.
Это выглядело совершенно естественно,
Поразмыслить о своих ощущениях, проанализировать наблюдения мы смогли гораздо позже, когда вернулись к кораблю и улеглись под его опорами, прижавшись друг к другу. Тогда-то тревога впервые завибрировала, сигналя мозгу о некоторой нестыковке, несоответствиях, связанных с элементарной логикой.
Этой ночью, пока мы лежали на траве, Гертруда изложила мне свою теорию касательно устройства местной экосистемы. Тут было о чем рассуждать, к тому же это помогало держать страх в узде.
— Это восхитительно компактный полный цикл, Алек, — говорила она. — Начнем с травы. При свете дня при помощи фотосинтеза она производит углеводы, которые насыщают слизней, живущих среди корней. Слизни превращают углеводы в белки, которые питают маленьких зверьков. Зверьки, когда чувствуют, что... созрели, если можно так выразиться, добровольно отдают себя деревьям. Деревья закидывают их тем растениям, которые фактически наполовину являются животными. Эти растения контролируют запасы влаги, благодаря особому органу, похожему на сердечный насос, и длинным корням, которые могут достичь глубоко лежащих грунтовых вод, питаемых потоками с гор. Они качают воду, которая затем стекает в долину, обеспечивая влагой деревья и траву. Круг замыкается.
И тут я снова почувствовал, как ужас вползает в мою душу. Еще когда мы выходили из леса, я посмотрел назад и ощутил странную печаль, ощущение тоски от разлуки... с деревьями! Мне даже показалось, что деревья едва заметно тянутся ко мне своими ветвями. Я гадал: уж не кажется ли им, что мы... созреваем?
Еще два дня мы жили под открытым небом в теплом благодатном климате Цузама. Как сказала Гертруда, колонисты должны быстро здесь освоиться и наш опыт будет для них очень полезен. Кстати сказать, опыт был полностью успешным: каждое утро мы просыпались свежие, отдохнувшие, полные энергии. Несмотря на то, что мы спали на влажной траве, никто из нас не страдал от холода или дискомфорта. Затем мы отправлялись исследовать планету. Взявшись за руки или обнявшись, мы брели по «нашей» планете, пробудившей в нас любовь. Даже представить себе не могли, чтобы оставаться порознь хотя бы минуту. Вскоре мы пришли к выводу: все, что можно было увидеть в этой части планеты, мы уже изучили. Нам не встретились никакие новые формы жизни или вариации тех, что уже были знакомы. Фактически все, что нам оставалось в ближайшие два дня, — это наслаждаться обществом друг друга до тех пор, пока не придет время улетать.
Мы отправились было в экспедицию в сторону гор, однако ее пришлось прервать. Когда мы приблизились к подножию одного холма, почва стала неровной, каменистой. Я вскочил на валун и повернулся, чтобы помочь Гертруде. Она рванулась ко мне так стремительно, что я не удержал равновесие, и мы оба повалились на землю.
— Эй, в чем дело? — запротестовал я.
— Ты отпустил меня, ты отпустил мою руку, когда взобрался на этот валун. Я почувствовала себя потерянной.
Она нервно хихикнула и, просунув руку мне под одежду, погладила мою грудь. Я был слегка встревожен моими собственными ощущениями. Хотя понял это не сразу! В тот момент, когда я отпустил руку Гертруды, мне показалось, что меня разделили надвое — и ментально, и физически. Я размышлял об этом, пока мы шли, крепко держась за руки, интуитивно боясь снова потерять контакт, обратно через лес. Гертруда безмятежно болтала, как будто этот эпизод уже вылетел у нее из головы.