Рабыня

Лоти Пьер

Накануне Жан послал родителям очень нежное письмо, нацарапанное карандашом, в тот же день оно отправилось на «Фалеме» вниз по реке, чтобы утешить сердце старой матери…

Незадолго до восхода солнца Жан поцеловал мальчика, спавшего на руках у Фату-гэй, и вскочил на коня.

Утром Фату-гэй вместе с сыном тоже пустилась в путь. Она отправилась в Ниалумбае, деревню союзного племени, где жил великий марабут — жрец, прославившийся своими предсказаниями и искусством колдовства.

Ее проводили в хижину столетнего старца, она

увидела его распростертым на циновке; еле слышно, словно умирающий, он возносил молитвы своему божеству.

После долгой беседы жрец вручил молодой женщине кожаный мешочек с какой-то, судя по всему, ценной вещью, и Фату тщательно спрятала его у себя на поясе.

Затем марабут дал выпить ребенку сонное снадобье, а взамен получил от Фату-гэй три большие серебряные монеты — последние халисы спаги, которые старец тут же спрятал в кошелек.

С любовью завернув в вышитую набедренную повязку уже спавшего волшебным сном сына, юная мать привязала к спине драгоценную ношу и попросила показать ей лес, где вечером должны были стать лагерем французы.

Семь часов утра. Затерянное селение в краю Диамбур. Заросшее травой болото с жалкими остатками воды. На севере горизонт закрывает невысокий холм; на противоположной стороне равнины, насколько хватает глаз, простираются бесконечные просторы Диалакара.

Вокруг пустынно и тихо; солнце неторопливо поднимается в чистые небеса.

На фоне этого африканского пейзажа, похожего на уединенный уголок где-нибудь в древней Галлии, появляются всадники. Гордо восседая на конях, все они, с большими белыми шапками, надвинутыми на загорелые лица, в красных куртках и синих брюках, выглядят красавцами.

Их двенадцать, двенадцать спаги, отправленных на разведку под водительством аджюдана. Среди разведчиков и Жан.

В воздухе — ничего зловещего, никакого веяния смерти, только покой и ясная чистота небес. Высокие болотные травы, еще мокрые от ночной росы, сверкают на солнце; порхают стрекозы с большими, в черных крапинках крыльями; кувшинки раскрывают на воде широкие белые лепестки.

Жара уже тяготит; лошади учуяли стоячую воду и, подрагивая ноздрями, тянут шеи, желая напиться. Спаги останавливаются ненадолго — посовещаться; они спрыгивают на землю, чтобы смочить шапки и лоб.

Внезапно вдалеке раздаются глухие гулкие удары, словно кто-то бьет в огромные пустые ящики.

— Большие тамтамы! — насторожился сержант Мюллер, которому несколько раз доводилось видеть негритянские сражения.

И тотчас, повинуясь инстинкту, те, кто успел спуститься на землю, бросаются к лошадям.

Но тут совсем рядом из травы высовывается черная голова — это старый марабут, исхудалой рукой он подает какой-то странный сигнал, словно обращаясь с волшебным заклинанием к болотному тростнику, и сразу же на спаги обрушивается град пуль.

Удары, направленные из засады умело и точно, достигли цели. Пять или шесть лошадей пали; остальные, напуганные, встали на дыбы, сбросив себе под ноги раненых седоков. Жан вместе с другими рухнул на землю с пулей в спине.

В ту же минуту тридцать

жутких голов вынырнули из травы, тридцать покрытых грязью черных демонов вскочили, заскрежетав, словно разъяренные обезьяны, ослепительно белыми зубами.

О, героическая битва, достойная пера Гомера, она останется безвестной и никому не ведомой, подобно многим другим, таким же далеким битвам в Африке! В смертельной схватке спаги совершали чудеса мужества и отваги. Борьба воодушевила всех, каждый был рожден храбрецом. Эти молодые, крепкие и закаленные ребята дорого отдали свою жизнь! Но пройдет несколько лет, и даже в Сен-Луи о них забудут. Кто потом вспомнит имена павших в краю Диамбур, на просторах Диалакара?

Тем временем грохот больших тамтамов все приближался.

И вдруг в самый разгар битвы спаги, словно во сне, увидели на холме огромное черное войско: полуобнаженных, увешанных талисманами воинов, неистовым полчищем устремлявшихся к Диалде; в глаза бросались гигантские боевые тамтамы, каждый из которых с трудом тащила четверка мужчин; ржали полные огня и запала тощие лошаденки пустыни с длинными хвостами и выкрашенными в кроваво-красный цвет развевающимися гривами, их странная сбруя состояла из тряпок с медными блестками, — фантастическое, бесовское шествие; африканский кошмар, обгонявший ветер.

Бубакар-Сегу!

Он собирался напасть на французскую колонну. И шел, не обращая внимания на гибнущих спаги, предоставив расправиться с ними отряду в засаде.

Разведчиков продолжали оттеснять подальше от воды и травы, в сыпучие пески, туда, где гнетущая жара и палящие солнечные лучи скорее истощат их силы.

Оружие перезарядить было невозможно, поэтому бились ножами, саблями, ногтями и зубами; куда ни глянь, всюду кровь, льющаяся из огромных ран, и вывалившиеся внутренности.

Двое черных с остервенением набросились на Жана. Он был сильнее и, опрокинув, с яростью отбрасывал их назад, но они опять возвращались.

Под конец руки его уже не могли ухватить маслянистую черноту обнаженной плоти нападавших и скользили в крови; к тому же с каждой минутой спаги слабел из-за собственных ран.

Смутно различал он мертвых товарищей, павших рядом, и негритянское войско, стремительно продвигавшееся вперед, красавца Мюллера, хрипевшего возле него с бегущей изо рта кровью, и там, вдали, великана Ньяора, расчищавшего себе путь к Диалде и рубившего саблей с плеча толпу чернокожих.

Наконец втроем нападавшие все-таки одолели Жана, повалили на бок, заломив руки, и один из черных занес над ним большой железный нож.

Нестерпимая минута страха: Жан ощутил прикосновение ножа к телу. И не от кого ждать помощи, все погибли!..

Красное сукно куртки, грубое полотно солдатской рубашки и твердые мускулы служили защитой, оказывая сопротивление плохо наточенному ножу.

Негр нажал посильнее. Жан громко и хрипло вскрикнул: с едва слышным, но жутким поскрипыванием лезвие глубоко вонзилось в грудь; негр несколько раз повернул нож в ране, потом вытащил его обеими руками, а тело отпихнул ногой.