Радикальный ислам. Взгляд из Индии и России

Кургинян Сергей Ервандович

Оговорим еще раз, что не считаем черты, проявившиеся в радикальном исламизме (а говорить мы хотим именно о нем), имманентно присущими исламу как религии. Оговорив, рассмотрим то новое, что несет в себе феномен радикального исламизма.

Это, прежде всего, новые формы борьбы за собственную (исламского мира) религиозную идентичность. Ничего плохого в этом самом по себе нет. Общества, в том числе традиционные, если они живые, должны же как-то учитывать меняющуюся ситуацию вокруг них. Частично меняются и практики, которые поддерживают неизменными основополагающие религиозные идеологемы. При этом допустимая грань их изменений в классическом традиционном обществе проходит там, где изменение практик еще позволяет сохранить неизменными идеологемы.

В отличие

от классического традиционного общества, современные контрмодернистские образования обязаны соотносить себя с внешней нетрадиционной средой. Причем средой, не просто основательно модернизированной, но и существенно сдвигающейся в сторону Постмодерна (см. выше). В силу этого современные контрмодернистские образования занимаются вовсе не воспроизводством нормальной Традиции, а достаточно произвольным конструированием какой-то «наидревнейшей, утерянной Традиции», носителями и защитниками которой они себя объявляют. На деле это позволяет достаточно вольно интерпретировать не только практики, но и религиозные идеологемы. И – в силу уже оговоренного конструирования – оно неизбежно оказывается вовлеченным в постмодернистский поток. Потому что – и это очень важно подчеркнуть – любое конструирование немедленно вовлекает конструирующего в этот самый постмодернистский поток. Постмодернизму глубоко наплевать, что именно конструируется – архаика или ультрасовременность. Все виды конструирования для него равноценны. Главное, чтобы имело место произвольное, а значит, не чуждое иронии конструирование, а не серьезное отношение к тому, что связано с исторической преемственностью и историей вообще. Постмодернизм боготворит суррогатные идентичности, с удовольствием их создает, не проводя различий между типами суррогатов.

«Новыми формами борьбы за идентичность» в случае ислама оказался, во-первых, суицидальный терроризм – явление более чем спорное с религиозной точки зрения. И одобряемое отнюдь не большинством исламских авторитетов, но, как известно, лишь отдельными шейхами, приравнявшими данный вид терроризма не к самоубийству, а к воинской священной смерти – шахаде. Ислам же традиционный (особенно в суннитской версии) отвергает суицидальный террор, поскольку в нем человек, как и во всяком самоубийстве, посягает на право одного лишь Аллаха распоряжаться жизнью правоверного.

Во-вторых, в суицидальный терроризм оказались вовлечены женщины и даже дети. Это обстоятельство менее всего укладывается в какую бы то ни было традиционалистскую доктрину. И тем не менее оно имеет место быть. Задаваясь вопросом, что такое реальный Контрмодерн, рассмотрим внимательнее ситуацию с женским и детским суицидальным террором. Поскольку это наиболее показательный кластер.

В исламском мире с конца XX века женский суицидальный террор постепенно переходит из экзотики в «норму» ведения террористической войны. Что объяснимо с точки зрения прагматики, поскольку женщине легче, не вызывая подозрений, проникать на территорию противника, но что, безусловно, входит в конфликт с массой ограничений, существующих для женщин в традиционном исламском обществе.

Прежде чем начать использовать шахидок, палестинский ХАМАС, например, должен был преодолеть целый ряд внутренних запретов. До сих пор продолжается спор религиозных авторитетов о допустимости участия женщин в джихаде с точки зрения Корана. Но и чисто «бытовые» обстоятельства затрудняют для террористических организаций привлечение женщин к делу террора. Например, нежелание компрометировать будущую шахидку (и, что, может быть, еще важнее, свое движение) в глазах традиционного общества несоблюдением важного правила: женщина не должна находиться в сообществе мужчин (а как ее иначе инструктировать?) без близкого родственника. То есть проблемы существуют, и не только религиозного характера.

Первой женщиной-шахидкой в арабском мире считается Саная Мехайдали из Сирийской народной социалистической партии, которая в 1985 году взорвала в Ливане автомобиль, наполненный взрывчаткой. Однако реальный отсчет женского шахидизма следует вести с 2002 года, когда палестинка

Вафа Идрис взорвалась на улице в Иерусалиме. Раскрутка ее образа как героини в молодежной и подростковой среде привела к тому, что уже в течение следующих двух лет палестинки совершили 8 суицидальных терактов. К этому надо добавить, что в израильских тюрьмах сидят еще 60 несостоявшихся смертниц. Цифра 68 – совсем не маленькая. Следует отдать должное работе израильских спецслужб, но и признать с сожалением, что нынешняя раскрутка популярности ша-хидизма в Палестинской автономии (ПА) обещает им все больший и больший объем работы.

К настоящему времени отношение в палестинском обществе к данному явлению, как показывают опросы, более чем позитивно. О желании совершить теракт сообщают многие молодые женщины и девочки-подростки. Заметим, что в случае женщин не работает примитивное объяснение мотива шахида как желания попасть в рай, где его ожидают 72 гурии. Что же работает?

Да, в общем-то, нормальные человеческие мотивы, существующие у всякого участника национально-освободительного движения: патриотизм, разогретый до предела протест (идеологический, религиозный) против узурпации внешней силой права общности жить по своим законам… У женщин-мусульманок – еще и потребность в признании себя обществом как личности (через героический поступок, ставящий их в один ряд с мужчинами). Однако, кроме таких, повторяем, общих побудительных причин, есть в феномене быстро набирающего в мусульманской среде темп женского шахидизма и специфические черты.

Например, недавно в ПА возникло новое понятие – «невеста-шахидка». То есть, на самом деле, естественно, «невеста Смерти». Что указывает на зыбкость еще одного, казалось бы, непререкаемого в традиционном обществе авторитета – института брака и материнства. В подобном словосочетании слышится сознательный подрыв основного – и охраняемого всяким биологическим, не только человеческим сообществом! – инстинкта, инстинкта продолжения рода. Что, конечно, наводит на размышления. Особенно после рассмотренных нами примеров «совмещения несовместимого» в постмодернистской атаке на западное общество Модерна, задействующей некрофильскую эстетику («любовь трупов» и так далее). «Невеста-шахидка». зачем такой образ в обществе Традиции? «Невеста-шахидка»… как это похоже на «тягу к смерти как к чему-то прекрасному»! Все это – из известного постмодернистского танатического инструментария.

Заметим, абсолютно противоречащее Корану понятие «невеста-шахидка» в Палестине никто и не стремится как-либо обосновать с религиозной точки зрения. Оно вбрасывается именно как идеолого-лингвистический конструкт, не требующий никаких разъяснений.

Но продолжим вглядываться в процесс радикализации ислама. И в его специфическую новизну.

Насильная вербовка шахидов на Ближнем Востоке как в Палестинской автономии, так и в Ираке не практикуется. Она просто не нужна. Добровольцев уже сейчас слишком много. А на подходе следующее поколение. Оно таково, что следует признать: нешуточная обеспокоенность Израиля абсолютно обоснована. Сегодняшние палестинские дети – это поколение, выращиваемое для определенного типа самопожертвования. Сосредоточенная работа, которую ведет ХАМАС среди детей, включая самых маленьких, таит в себе серьезнейшие опасности (рис. 1).

Рис. 1

Речь не о летних лагерях, где подростков учат обращаться с оружием и ориентируют на героическую смерть во имя Палестины. Такая практика характерна для любого национально-освободительного движения. Она универсальна, общепонятна и не требует обсуждения. Речь о том, что с весьма нежного возраста палестинских детей ориентируют не на что-нибудь «традиционно-героическое» – готовность к подвигу, к гибели на войне или в освободительной борьбе; их ориентируют конкретно на суицидальный терроризм. Это серьезная, крайне опасная специфика.