Радость жизни
Шрифт:
— Я пойду наверх… — проговорил он наконец.
У дверей он нерешительно повернулся к Полине и спросил:
— Может, зайдешь на минутку? Но и она была в нерешительности.
— Боюсь, ей будет неприятно… — прошептала она.
Наступило неловкое молчание, и Лазар вышел один, не сказав больше ни слова.
К завтраку он вышел, чтобы не волновать отца, но был очень бледен. Время от времени г-жа Шанто звонила Веронике, которая носила ей наверх еду и возвращалась с полными тарелками, потому что больная почти ничего не ела. Вероника рассказала Полине, что Лазар буквально теряет голову. Жалко на него смотреть: все у него валится из рук, стоит подле матери,
— Вам бы зайти туда, барышня, да помочь ему. Все равно, пускай она сердится! Она просит повернуть ее, а если бы вы только знали, как он дрожит и боится дотронуться до нее!.. Мне ведь она не позволяет подходить близко.
Полина вошла в комнату г-жи Шанто. Больная сидела, обложенная тремя подушками. Если бы не тяжелое и короткое дыхание, поднимавшее ее грудь, можно было подумать, что она просто нежится в постели.
Стоя перед матерью, Лазар бормотал:
— Так ты хочешь, чтобы я тебя положил на правый бок?
— Да, подними меня немного… Ах, мой бедный мальчик, как ты плохо понимаешь, о чем я тебя прошу!
Полина легко приподняла ее и осторожно повернула на бок.
— Позволь мне… я привыкла с дядей… Так тебе хорошо?
Г-жа Шанто сердито проворчала, что ее растрясли. При малейшем движении она сразу же начинала задыхаться и сейчас никак не могла прийти в себя. Лицо ее приняло землистый оттенок. Лазар спрятался за занавеску кровати, скрывая свое отчаяние. Но он оставался в комнате, пока Полина растирала ноги больной настоем дигиталиса. Он отворачивался, но время от времени невольно бросал взгляд на чудовищные ноги матери, на эти безжизненные куски белесоватого мяса, один вид которых наполнял его сердце безысходной тоской. Заметив, в каком он состоянии, Полина сочла разумным удалить его из комнаты. Тем временем г-жа Шанто задремала: перемена положения очень утомила ее.
Полина приблизилась к Лазару:
— Ты бы лучше ушел…
Он минуту колебался. Слезы застилали ему глаза. Наконец он согласился и вышел из комнаты. Ему стало стыдно, и он повторял, заикаясь:
— Боже мой! Я не могу, не могу…
Когда больная проснулась, она сперва не заметила отсутствия сына. Она словно отупела и ушла в себя, охваченная одним эгоистическим стремлением, — чувствовать, что живет. Ее, видимо, тревожило только присутствие Полины, хотя там, стараясь быть как можно незаметней, сидела в стороне неподвижно и молча. Но когда тетка приподняла голову, Полина решилась подать голос:
— Это я, не беспокойся… Лазар пошел в Вершмон к плотнику.
— Хорошо, хорошо… — прошептала г-жа Шанто.
— Тебе ведь не так плохо, чтобы ему нельзя было отлучиться по делу?
— Конечно.
С этой минуты она редко упоминала о сыне, несмотря на то, что еще так недавно боготворила его. Теперь, под самый конец ее жизни, он отошел на задний план, тогда как прежде был стимулом и целью существования. Начинавшийся распад сознания избавил ее от всех забот, кроме одной: заботы о своем теле. Она принимала услуги племянницы, не отдавая себе отчета, что та заменила ее сына, и лишь зорко следила за Полиной, точно мозг умирающей был занят каким-то растущим подозрением, которое вызывала девушка, хлопотавшая у ее постели.
Тем временем растерянный Лазар, едва держась на ногах, ушел на кухню. Весь дом внушал ему страх; он
— По правде сказать, плохой вы помощник, господин Лазар. Опять бедной барышне все приходится выносить на своем горбу… Можно подумать, что у нас в доме никогда не бывало больных; а главное, вы-то отлично ухаживали за барышней, когда она чуть не умерла от нарыва в горле!.. А? Вы ведь не можете отрицать того, что две недели просидели там наверху и перекладывали ее с боку на бок, как ребенка.
Лазар слушал ее с изумлением. Он совершенно не думал об этом противоречии; почему, в самом деле, он так по-разному и так нелогично способен чувствовать?
— Да, ты права, — повторял он.
— Вы никого не подпускали к ней, — продолжала служанка, — а ведь на барышню было еще страшнее глядеть, чем на барыню, до того она мучилась. Я и то выходила от нее совсем разбитая, не могла проглотить даже вот такого кусочка хлеба… А теперь у вас душа в пятки уходит, когда ваша мать слегла! Вы даже ей чашки с питьем не подадите! Какая она ни на есть, она вам все-таки мать!
Лазар уже не слушал ее, устремив взгляд куда-то в пустоту. Наконец он пробормотал:
— Ничего не поделаешь, я не могу… Может быть, потому, что это мама, но я не могу. Когда я смотрю на ее ноги и говорю себе: «Она погибла», — у меня внутри словно что-то обрывается, и я должен бежать из комнаты, чтобы не зареветь, как зверь.
Его тело опять охватила дрожь. Он поднял с полу упавший со стола ножик и принялся рассматривать его, но слезы застилали ему глаза, он ничего не видел. Наступило молчание. Вероника нагнулась над котелком, скрывая волнение, которое охватило и ее. Наконец она снова заговорила:
— Знаете что, господин Лазар, вы бы немножко прогулялись по берегу, а то все время вертитесь у меня под ногами, только мешаете. Да возьмите с собой Матье. Он мне надоел, тоже не знает, куда деваться. Насилу его удерживаю, чтобы он не залез к хозяйке.
На другой день доктор Казэнов все еще не высказывался определенно. Внезапный катастрофический исход не исключен, говорил он; но больная, возможно, еще оправится на некоторое время, если отек спадет. Он отказался от мысли о кровопускании, предписал давать привезенные им пилюли и втирать настой дигиталиса. Но его удрученный вид и глухое раздражение выдавали, что он мало верит в целебную силу этих средств, ибо происходит глубокий процесс последовательного разрушения всех органов, перед которым бессильна его наука. Впрочем, он уверял, что больная совсем не страдает. И действительно, г-жа Шанто не жаловалась на боль; ноги ее были как свинцовые, и при малейшем движении она задыхалась все сильнее. Однако, лежа неподвижно на спине, она чувствовала себя хорошо, говорила по-прежнему громким голосом, и глаза сохранили свою живость. Но то был самообман. Бодрость г-жи Шанто подавала всем окружающим, за исключением ее сына, надежду на благоприятный исход. Уезжая, доктор сказал, что им не следует роптать на судьбу; для больной и ее близких — счастье, если она умирает, того не сознавая.