Радости и горести (Повесть в письмах)

Шнейдер Ксения Николаевна

Ирину Алдан, говорю. Она будто испугалась и тихо говорит: дома нет. Я говорю: в таком случае извините, я после зайду, — и повернулся уходить. Тут она мне в рукав вцепилась и спрашивает, откуда я. Ну, сказал. А она: дайте, говорит, я передам письмо. Ну я, дурак, и отдал и письмо и рукавицы. Только спросил: а вы, мол, кто? Она говорит: тут живу, подруга. Я сразу так и понял, что это Лена. Хотел посылку и письмо обратно взять, да постеснялся. Иду по лестнице и думаю: наверное, она соврала, что Ирины нет дома, поди, они ругались, может, эта Ленка её побила, Ирине худо стало. Что ж, думаю, так и оставить? Решил пока что не уходить, подождать, а после опять туда пойду.

Стою

на улице на другой стороне и соображаю, какие их окна на третьем этаже. Тут ведь не как в нашей деревне — домина такая, что в окошках запутаешься. Смотрю и вижу: подходит к открытому окну эта самая Лена и читает письмо, а на руках твои варежки.

Я было обратно побежал. После одумался, ну что я там буду говорить? Ругаться — некультурно. Надо хорошенько всё обдумать, как действовать. Пошёл домой в гостиницу, а по дороге письмо этой Лене сочиняю. Когда пришёл, мне от вожатой попало, что опоздал к обеду.

Потом мы все пошли в Театр оперы и балета имени Кирова. Там показывали оперу «Сказка о царе Салтане». Мы сидели в ложе в первом ярусе, и мне оттуда всё, как есть, было видно. Я одних скрипачей насчитал двенадцать человек. Видел настоящую арфу, на ней женщина играла. Пока был в театре, я про историю с Леной забыл, а как вышли, опять вспомнил. Зря я в эти ваши девчонские, дела ввязался!

Ребята спать легли, а я стал ей, Ленке, письмо писать. Посылаю тебе копию. По-моему, культурно всё высказал.

Ну, слушай, как дальше было.

Два дня жду — никто не приходит. На третий день мне портье говорит: «Молодой человек, где же это вы всё гуляете? Без вас тут барышня красивенькая приходила в беретике, вас спрашивала. Вот, пакет просила передать». И даёт мне пакет, а сам смеётся. Ну я на его глупости внимания не обратил, развернул пакет, а там все твои письма и книга А. Толстого «Аэлита» и ещё маленький пакетик. Разворачиваю — рукавицы! Опять рукавицы! Ну, прямо, как у Гоголя красная свитка. Ничего не понимаю. Зачем она всё обратно шлёт? И мне ни полслова. Да я и не очень печалюсь. И верно, что я ввязался? Теперь кончено, у меня своих дел довольно. Больше обо всём этом думать не стану.

Ну, кончаю письмо, а то оно будет превышать установленный вес.

С пионерским приветом

Феликс ГАРМОШКИН.

Последи за братишкой моим, чтобы аккуратно разносил письма, если что — поругай.

От Феликса Гармошкина — Лене. Копия — Люсе. Гостиница, 13 мая 194… года.

Лена! Я извиняюсь, что не знаю Вашей фамилии и поэтому пишу просто Лене, но у меня другого выхода нет.

Лена! Каждый культурный человек, а тем более письмоносец, знает, что чужие письма нельзя читать. Нас за такие дела под суд отдают и с работы снимают. А Вы себе это позволяете. Вы думали, я не видел, как Вы то письмо читали, а на руках у Вас в этот момент были рукавички. Я, конечно, про Вас не думаю, что Вы эти рукавички себе взяли, но я требую, чтобы вся указанная корреспонденция была доставлена по назначению. И пусть адресат мне сообщит об этом. Я живу в гостинице Англетер, номер 318, возвращаюсь поздно, потому что мы каждый день ходим в театр или на концерт. А если утром ей слишком рано, то пусть Ирина Алдан оставит мне записку у портье внизу, что всё получила, и дело с концом.

Феликс ГАРМОШКИН.

Лена, сделай всё, как я говорю, а то будут у всех неприятности.

От Люси Климовой — Ирине Алдан. Марьино, 20 мая.

Дорогая моя Ирочка!

Вот этого я и боялась, что скоро всё кончится. Наверное, всё хорошее скоро кончается. Сначала я письмо от Феликса получила, он там всё рассказал, как Лена моё письмо прочитала и как у вас там с ней что-то было, дрались, что ли. И что тебя он не видал. А вот теперь сам приехал, привёз мне все мои письма и рукавички. На что ты, Ирочка, рассердилась? Почему больше дружить не хочешь? Ведь сама писала: храни нашу дружбу, пиши. А теперь и вовсе дружить не хочешь. Что же я такое сделала?

Я все свои письма перечитала, всё думала, что я там такое написала, что ты рассердилась? Я ведь пишу, что хочется, очень-то не думаю, что на душе, то и выкладываю: про варенец да про ватрушки, всякие глупости. И как я теперь нашим скажу? Они за меня расстроятся, тебя винить будут, а я этого не хочу. И что мне теперь делать, просто не знаю.

И Феликс тоже со мной больше дружить не хочет, говорит, зачем ввязался. Я это письмо ему не дам на почту везти. Он меня ругать будет, зачем пишу, тебе, а я не могу, чтобы не высказать. Я дождусь, когда кто-нибудь на станцию поедет, и отдам письмо. А больше уж писать не буду.

Прощай, дорогая моя бывшая подружка.

ЛЮСЯ.

24 мая.

Пока я ждала, когда кто-нибудь на станцию поедет, Феликс получил от Лены письмо. Она ему написала в гостиницу, а оттуда переслали в Марьино. Феликс говорил, им там известно, откуда экскурсия. Лена так Феликса ругает, так ругает! А я теперь уж совсем ничего не понимаю. Лена пишет, что письма не читала и рукавиц не надевала и что будто Феликса она в глаза не видела. И зачем ей надо врать? Ну, созналась бы, что тут такого, что рукавицы примерила? Да хоть бы и письмо прочитала, не убьют же её за это! Ведь потом-то она тебе всё передала, ты же в гостиницу сама Феликсу принесла. А может, это тоже была Лена? Да нет, отчего бы она стала мне «Аэлиту» присылать? Ведь она же не знает про «Аэлиту»? Сама ото всего отпирается, и ещё Феликс у неё виноватым остался. Он это Ленино письмо не сам мне принёс, а с Юркой прислал, братишкой. И записку. По записке вижу — больше не придёт.

Ирочка, поговори с Леной, может, всё разъяснится, может, всё ещё можно поправить. Ой, как у меня в голове всё запуталось!

«Аэлиту» я прочитала. Читала и плакала: мне и их жалко было и себя. Помнишь, как они расстались, до него её голос доносился? А до меня и голос твой не знаю когда донесётся. Я теперь радио и вовсе не выключаю, всё жду, может, сыграешь. Меня уж и костыли не радуют, так я горюю от всего этого.

Твоя ЛЮСЯ.

Записка от Феликса — Люсе.

Вот, читай, что я получил. Так мне и надо: не дружи с девчонками, в какое дело впутали. И я же нахальным грубияном оказался. Если я ещё не сумасшедший, то сойду с ума окончательно.

От Лены Корецкой — Феликсу Гармошкину. Ленинград, 16 мая.

Феликс Гармошкин!

Вы называете себя культурным человеком, а поступаете, как последний грубиян или сумасшедший. Это недостойное поведение. Сначала я подумала, что тут какая-то ошибка: я вас в глаза не видела и никаких рукавичек не брала и не надевала: я-то ещё не сошла с ума, чтобы летом ходить в рукавичках, а читать чужие письма я вообще не привыкла. Но, вероятно, это не ошибка, а глупая и грубая шутка. Если вы знаете Ирину Алдан, значит, это вы с ней вместе впутали меня в какое-то скверное дело. Вчера она оскорбила меня, а потом подослала какого-то письмоносца с идиотскими обвинениями и угрозами. Передать Ирине можете сами всё, что вам угодно, а от меня прошу добавить, что на этот раз я этого не прощу.

Елена КОРЕЦКАЯ.

От Лены Корецкой — Екатерине Филипповне Алдан. 5 июня.

Дорогая Екатерина Филипповна!

Перед отъездом Вы просили меня написать Вам непременно, если у нас что-нибудь будет неладно. Вы, пожалуйста, не волнуйтесь, ничего особенно страшного пока не случилось, но может случиться. Вы должны узнать: по-моему, Ира попала в дурную компанию.

Началось это так: около месяца тому назад я получила письмо от какого-то почтальона по фамилии Гармошкин. Даже нет, началось раньше. Ира пропустила ансамбль скрипачей. Я, как председатель отряда, сделала ей замечание. Ведь она срывает дисциплину, а мы соревнуемся с шестым «А». Ира стала разводить свои теории, что для неё это пустая трата времени, что у неё и так чистая интонация, что она сумеет с большей пользой провести эти часы.