Ралли «Конская голова» (сборник)
Шрифт:
И жестом доброго волшебника он положил мне на колени яркую пластиковую сумку.
— Примерь, — сказал он. — Кажется, на сей раз твой сайз.
— Размер, — отпарировал я. — По-русски это размер.
— А я что сказал? — удивился Док. — Я и говорю — сайз. Примерь сникеры.
В сумке были кр ссовые туфли со встроенным в язычок микрокалькулятором для расчета беговых нагрузок. Сайз действительно оказался моим. Туфли были мне впору.
Я сунул темно-синие тапочки в ближайшую урну и предложил Пруднику пробежаться вместе, чтобы увериться в моей правоте. Слон так посмотрел на меня, что я не решился настаивать. Единственное, к чему я его склонил, — дойти пешком до места, откуда я
Всю дорогу до МХАТа Док обиженно ворчал — дескать, он солидный ученый, почетный член и лауреат, к тому же в возрасте, у него дел сверх головы, а он отвлекается на мальчишеские глупости. Я не возражал — Слона и впрямь не должно особенно тянуть в детство. Может быть, только на физические и математические олимпиады, где он неизменно был победителем. А я, наивный, тащил его на урок физкультуры.
В том самом месте я заставил Дока перейти на неуклюжую трусцу, а сам побежал рядом. Мы пересекли воображаемую, но для меня вполне материальную черту, я затаил дыхание, но — ничего не произошло. Ровным счетом ничего. На скамейках сидели одетые по-нынешнему парочки, немолодой мужчина прогуливал скотч-терьера, справа над бульваром нависала громада Художественного театра.
— Это все? — спросил Прудник с облегчением. — Тогда пошли, но, чур, без спешки.
Не торопясь мы дошли до конца бульвара, поглазели через площадь на Пушкина, молча посидели на скамейке и пошли ко мне домой пить чай.
Жене очень понравились новые кроссовки. И еще больше кольцо с индийской бирюзой, которое Док преподнес ей с истинно слоновьей галантностью.
Будучи человеком тактичным, Прудник не касался больной темы. Лишь в ответ на реплику жены относительно моего безудержного увлечения Слон тактично заметил, что бег дело полезное, и лично он, будь у него побольше времени, тоже не прочь бы…
На следующий день я вышел на Тверской в новых кроссовках и опять не попал в этот желоб. Он словно сгинул после объяснений Дока. Несколько раз я пытался преодолеть невидимый барьер с ходу — и всякий раз без толку.
Когда я прекратил бесплодные попытки, было уже поздно, и женщину с вязаньем я не застал. А может быть, она в тот день не приходила на бульвар вовсе.
Еще несколько раз я выходил на Тверской, но все безрезультатно. Конечно, структура пространства — времени — штука хрупкая, малейшее вмешательство извне может ее нарушить, а тут сотни прохожих каждый день, электрический ток в проводах, пятна на Солнце, мои кроссовки с микрокалькулятором, да мало ли что еще! Удивительно не то, что пропал этот желоб, а то, что он вообще существовал…
Но существовал ли? Да, тысячу раз говорю я, существовал. Нет, один раз сказал Док, не существовал. И это одно-единственное "нет" оказалось сильнее.
Погодите, сильнее ли? Ведь и потом, до самой поздней осени, я видел издали на бульваре худую спину немолодого бегуна (лысину он уже прикрывал шапочкой); я хотел догнать его, но никак не мог этого сделать, потому что только один раз, один немыслимый раз, движимый не завистью и не злостью, я догнал Саньку Карюхина, и такие минуты, понимал я, не повторяются.
И еще я встречал иногда на бульваре немолодую женщину с милым лицом и серьезным, чего-то ожидающим взглядом. Она вязала или просто глядела на прохожих, изредка поправляя рукой легкие волосы. Мы обменивались кивками, но подойти к ней ближе я так и не решился — было как-то неловко ни с того ни с сего присесть рядом, а повода все никак не находилось. Я пробегал мимо, склонял голову, и женщина поворачивалась ко мне, отвечая наклоном головы и, чудилось мне, провожала взглядом, но я не оборачивался, потому что чувствовал непонятный, необъяснимый стыд; и мне все хотелось подойти поближе и разглядеть, какого же цвета у нее глаза — серые или нет, ведь с возрастом, говорят, цвет глаз может измениться.
Все хорошо, говорил я себе. Все складывается олл райт, говорил мне Док. Мой халцедон получил на выставке первый приз, говорила мне жена.
Чего во мне нет, так это злости. Ни спортивной, ни какой другой. Может быть, нет во мне и еще чего-то. Не мне о том судить.
На бульвар я вскоре перестал ходить. Записался в группу здоровья, езжу через день на занятия в Лужники. Там хороший зал, теплый душ, толковые тренеры. Лишний вес я давно сбросил и сейчас спокойно ем на ужин хлеб с маслом и яблочным мармеладом.
Альберто Леманн
Онироспорт
(Италия)
До последнего времени спорт оставался для меня чем-то абстрактным. Я не мог не признавать мастерства выдающихся атлетов, благородства давних традиций, но почти им не интересовался. Когда же мне предложили самому активно заняться спортом, я лишь усмехнулся. В мои далеко не юные годы, да еще при не крепком здоровье, лучше уж оставаться болельщиком, притом вовсе не ярым. Правда, иной раз я не просто откидывался в кресле, а тоже горячо переживал, когда на ярко освещенном экране телевизора метались черно-белые или цветные фигурки. И все же лишь теперь, да, лишь теперь у меня бешено колотится сердце, глаза буквально вылезают из орбит, в горле пересыхает, а в ушах стоит адский звон. Ведь я стал обладателем "Спортвизора".
Что это такое? Конечно, вы, болельщики, вялые, безвольные "потомки" и понятия о нем не имеете. И вряд ли что-нибудь узнаете в будущем — увы, "Спортвизору" суждена короткая жизнь, как, впрочем, и другим удивительным изобретениям! Так вот, я не очень-то разбираюсь в электронике, но это — величайшее достижение, чудо современной науки. Жаль, что применяется этот аппарат пока только для трансляции спортивных состязаний. "Спортвизор" — своеобразное электронное соединение мысли и действия. На голову надевается довольно-таки колючий, затейливого вида шлем с двумя упругими электродными трубочками, которые вставляются в уши, а третий электрод нужно постоянно держать во рту (у металла странный солоноватый привкус), в предплечье же втыкается игла. Потом можешь, как обычно, смотреть на экран. Но изображение сразу становится трехмерным. Больше того, реальным, живым, подлинным, вы как бы становитесь неотъемлемой частью спектакля… Это вы бежите, прыгаете, не просто переживаете какие-то события на сцене, а участвуете в них, играете свою роль. Вы не зритель и даже не телеоператор, а самый настоящий актер. Это вы, центральный нападающий, неудержимо рветесь с мячом к воротам противника, вы, защитник, персонально опекающий левого крайнего команды соперника, это вы, именно вы, берете мертвый мяч и тем спасаете свою команду от поражения, и вы же забиваете решающий гол! Ощущение, поверьте, невероятное, неописуемое! Это вам не просто болеть на трибуне за одну из команд. Это похоже на шок, и испытывает его каждый, кто таким вот образом участвует в матче, будь то мужчина или женщина.
Когда я присутствую на матчах чемпионата страны или же кубковых, на дерби — встречах футбольных команд одного и того же города ("Спортвизор", увы, показывает только главные матчи), я не отвлекаюсь ни на миг, как это бывало прежде. Я предельно напряжен и весь внимание, сгусток нервов и вздувшихся мускулов. Во рту сахарская сухость, болят сухожилия. Девяносто минут борьбы и наслаждения, а не пассивного боления у телеэкрана.
Жена уже не говорит мне "обед готов" или "пора спать", а когда все-таки обращается ко мне, то я ее не слышу. Я в чудесном мире спортивных битв: на зеленом газоне футбольного поля, на горнолыжной трассе — несусь вниз к желанному финишу под восторженный рев толпы. Пожалуй, это даже и не садизм, а мазохизм — ведь я не только радуюсь чужим неудачам, но и мучаюсь сам. И все же это меня окрыляет.