Многочисленные ходатайства И. М. Гронского сделали свое дело – и в марте 1936 года Васильев был уже в Москве. Летом того же года в «Новом мире» появились поэмы «Кулаки» и «Принц Фома». И тут началась новая фаза травли.
Как на подбор были заголовки соответствующих статей: «Что вы этим хотели сказать?», «Стиль Гаргантюа», «Мнимый талант»… А зимой того же года из арестованных писателей крестьянского направления в НКВД уже выбивали показания на Васильева, как на гипотетического исполнителя покушения на Сталина.
Мог ли он остаться в живых? Пожалуй, минимальный шанс у него был – исчезни он из Москвы и веди себя тише воды, ниже травы. Но для этого ему надо было перестать быть самим собой. На «террориста» он в глазах окружающих «тянул» уже несколько лет, а в последние месяцы, предчувствуя неизбежную гибель, вел себя с таким вызовом, что ему можно было приписать все что угодно – вплоть до взрыва Кремля. В феврале 1937 года он был арестован, а 16 июля расстрелян по приговору Верховного суда. Прах его был захоронен в братской могиле на территории Донского монастыря.
Секретари Союза писателей и через двадцать лет наотрез отказались ходатайствовать о его политической и литературной реабилитации, и реабилитирован он был лишь благодаря хлопотам все того же И. М. Гронского, который к этому времени сам отбыл восемнадцатилетний срок как покровитель «террориста» и «враг народа».
* * *
Сейчас, когда прошло время очередного обрушения традиционных опор Российского государства, а «национальной идеологией» стало на определенный период безудержное преклонение перед Западом, самое время заново прочесть стихи и поэмы Васильева, дабы понять нерасторжимую сущность евроазиатского мира, на котором испокон веков стояла
Россия, – ее он нес в себе с младых ногтей, воплощая его в художественном слове уникальной яркости, пластики и прихотливости. Ибо «идущий на Запад теряет лицо на Востоке», – говоря словами современного поэта. Трагическая судьба Павла Васильева может послужить уроком в наши непростые дни, когда направо и налево только и слышатся обвинения в «русском фашизме». А его поэзия заново прочистит душу, укрепит духовно и придаст дополнительный импульс нелегким размышлениям о настоящем и будущем великого государства, которое никогда не сожмется до «необходимых» пределов в угоду отечественным и тамошним «доброжелателям». Может быть, сейчас наступает тот рубеж, когда васильевское слово будет по-настоящему востребовано – вопреки прижизненной и посмертной клевете и всякого рода спекулятивным «интерпретациям». Представляя читателю это первое в истории литературы собрание сочинений Васильева, вольно или невольно преисполняешься этой надеждой.
Сергей Куняев
СТИХИ
Письмо
Месяц чайкой острокрылой кружит,И река, зажатая песком,Всё темнее, медленней и тужеОтливает старым серебром.Лодка тихо въехала в протокуМимо умолкающих осин, —Здесь камыш, набухший и высокий,Ловит нити лунных паутин.На ресницы той же паутинойЛунное сияние легло.Ты смеешься, высоко закинувРуку с легким, блещущим веслом.Вспомнить то, что я давно утратил,Почему-то захотелось вдруг…Что теперь поешь ты на закате,Мой далекий темноглазый друг?Расскажи хорошими словами(Я люблю знакомый, тихий звук),Ну, кому ты даришь вечерамиВсю задумчивость и нежность рук?Те часы, что провела со мною,Дорогая, позабыть спеши.Знаю, снова лодка под луноюВ ночь с другим увозит в камыши.И другому в волосы нежнееЗаплетаешь ласки ты, любя…Дорогая, хочешь, чтоб тебе яРассказал сегодня про себя?Здесь живу я вовсе не случайно —Эта жизнь для сердца дорога…Я уж больше не вздыхаю тайноО родных зеленых берегах.Я давно пропел свое прощанье,И обратно не вернуться мне,Лишь порой летят воспоминаньяВ дальний край, как гуси по весне.И хоть я бываю здесь обижен,Хоть и сердце бьется невпопад, —Мне не жаль, что больше не увижуДряхлый дом и тихий палисад.В нашем старом палисаде тесно,И тесна ссутуленная клеть.Суждено мне неуемной песнейВ этом мире новом прозвенеть…Только часто здесь за лживым словомСторожит припрятанный удар,Только много их, что жизнь готовыПеределать на сплошной базар.По указке петь не буду сроду, —Лучше уж навеки замолчать.Не хочу, чтобы какой-то РодовМне указывал, про что писать.Чудаки! Заставить ли поэта,Если он – действительно поэт,Петь по тезисам и по анкетам,Петь от тезисов и от анкет.Чудаки! Поэтов разве учат, —Пусть свободней будет бег пера!..…Дорогая, я тебе наскучил?Я кончаю. Ухожу. Пора.Голубеют степи на закате,А в воде брусничный плещет цвет,И восток, девчонкой в синем платье,Рассыпает пригоршни монет.Вижу: мной любимая когда-то,Может быть, любимая сейчас,Вся в лучах упавшего заката,На обрыв песчаный забралась.Хорошо с подъятыми рукамиВдруг остановиться, не дыша,Над одетыми в туман песками,Над теченьем быстрым Иртыша.1927
Азиат
Ты смотришь здесь совсем чужим,Недаром бровь тугую супишь.Ни за какой большой калымТы этой женщины не купишь.Хоть волос русый у меня,Но мы с тобой во многом схожи:Во весь опор пустив коня,Схватить земли смогу я тоже.Я рос среди твоих степей,И я, как ты, такой же гибкий.Но не для нас цветут у нейВ губах подкрашенных улыбки.Вот погоди, – другой придет,Он знает разные манерыИ вместе с нею осмеётСтепных, угрюмых кавалеров.И этот узел кос тугойСегодня ж, может быть, под вечерНе ты, не я, а тот, другойРаспустит бережно на плечи.Встаешь, глазами засверкав,Дрожа от близости добычи.И вижу я, как свой арканУ пояса напрасно ищешь.Здесь люди чтут иной законИ счастье ловят не арканом!………………………………………………По гривам ветреных песковПройдут на север караваны.Над пестрою кошмой степейЗаря поднимет бубен алый.Где ветер плещет гибким телом,Мы оседлаем лошадей.Дорога гулко зазвенит,Горячий воздух в ноздри хлынет,Спокойно лягут у копытПахучие поля полыни.И там, в предгории Алтая,Мы будем гости в самый раз.Степная девушка простаяВ родном ауле встретит нас.И в час, когда падут туманыШирококрылой стаей вниз,Мы будем пить густой и пьяныйВ мешках бушующий кумыс.1928
Пушкин
Предупреждение? Судьба? Ошибка?– Вздор!Но
недовольство тонко смыла мгла……Приспущенные флаги шторИ взмах копыт во тьму из-за угла.И острый полоз взрезал спелый снег,Закат упал сквозь роспись ярких дуг.Поспешливо придумать сквозь разбег,Что где-то ждет далекий нежный друг…Вот здесь встречал, в толпе других, не раз…И вдруг его в упор остановилПростой вопрос, должно быть, темных глазИ кисть руки у выгнутых перил.Конечно, так! Он нежность не увез!И санки вдруг на крыльях глубины,И в голубом церемониале звезд —Насмешливый полупоклон луны.И санки вкось. А запад ярко хмур.Сквозь тихий смех: – Какой невольный час…Даль зеркала и пестрый праздник дурИ дураков. Не правда ли, Данзас?Усталый снег разрезан мерзлой веткой,Пар от коней.– Нельзя ли поскорей… —И ветер развевает меткоТрефовый локон сумрачных кудрей.Туман плывет седеющий и серый,Поляна поднята в кустарнике, как щит.И на отмеренные барьерыОтброшены небрежные плащи.– –Рука живет в тугих тисках перчатки,Но мертвой костью простучало:Нет!И жжет ладонь горячей рукояткойС наивным клювом длинный пистолет.Последний знак…Судьба? Ошибка? – Вздор!Раздумья нет. Пусть набегает мгла.Вдруг подойти и выстрелить в упорВ граненый звон зеленого стекла.И темный миг знакомых юных глаз,Который вдруг его остановил…– Вы приготовились?…И дорогая…– Раз!У тонких и изогнутых перил.Ведь перепутались вдруг, вспомнившись,слова,Которые он вспомнил и забыл.– Вы приготовились?..…То нежность, что ли?– Два!У стынущих, причудливых перил —Вот в эту тьму багровую смотри!Ты в этом мире чувствовал и жил.…Бег санок легких, прозвеневших…– Три!У ускользающих, остынувших перил…– –Пустынна ночь. И лунно вьется снег.Нем горизонт. (В глуби своей укрой!)Усталых санок ровно сдержан бег,А сквозь бинты накрапывает кровь.1928
Мясники
Сквозь сосну половиц прорастает трава,Подымая зеленое шумное пламя,И теленка отрубленная голова,На ладонях качаясь, поводит глазами.Черствый камень осыпан в базарных рядах,Терпкий запах плывет из раскрытых отдушин,На изогнутых в клювы тяжелых крюкахМясники пеленают багровые туши.И, собравшись из выжженных известью ям,Мертвоглазые псы, у порога залаяв,Подползают, урча, к беспощадным ногамПерепачканных в сале и желчи хозяев.Так, голодные морды свои положив,До заката в пыли обессилят собаки,Мясники засмеются и вытрут ножиО бараньи сановные пышные баки.…Зажигает топор первобытный огонь,Полки шарит березою пахнущий веник,Опускается глухо крутая ладоньНа курганную медь пересчитанных денег.В палисадах шиповника сыплется цвет,Как подбитых гусынь покрасневшие перья…Главный мастер сурово прикажет: «Валет!» —И рябую колоду отдаст подмастерьям.Рядом дочери белое кружево ткут,И сквозь скучные отсветы длинных иголок,Сквозь содвинутый тесно звериный уютИм мерещится свадебный, яблочный полог.Ставит старый мясник без ошибки на треф,Возле окон шатаясь, горланят гуляки.И у ям, от голодной тоски одурев,Длинным воем закат провожают собаки.1929
Бахча под Семипалатинском
Змеи щурят глаза на песке перегретом,Тополя опадают. Но в травах густыхТяжело поднимаются жарким рассветомПерезревшие солнца обветренных тыкв.В них накопленной силы таится обуза —Плодородьем добротным покой нагружен,И изранено спелое сердце арбузаБеспощадным и острым казацким ножом.Здесь гортанная песня к закату нахлынет,Чтоб смолкающей бабочкой биться в ушах,И мешается запах последней полыниС терпким запахом меда в горбатых ковшах.Третий день беркута уплывают в туманыИ степные кибитки летят, грохоча.Перехлестнута звонкою лентой бурьяна,Первобытною силой взбухает бахча.Соляною корою примяты равнины,Но в подсолнухи вытканный пестрый ковер,Засияв, расстелила в степях УкраинаУ глухих берегов пересохших озер!Наклонись и прислушайся к дальним подковам,Посмотри – как распластано небо пустынь…Отогрета ладонь в шалаше камышовомЗолотою корою веснушчатых дынь.Опускается вечер.И видно отсюда,Как у древних колодцев блестят валуныИ, глазами сверкая, вздымают верблюдыОдичавшие морды до самой луны.1929
Рассказ о деде
Корнила Ильич, ты мне сказки баял,Служивый да ладный – вон ты каков!Кружилась за окнами ночь, рябаяОт звезд, сирени и светляков.Тогда как подкошенная с разлетаВ окно ударялась летучая мышь,Настоянной кровью взбухало болото,Сопя и всасывая камыш.В тяжелом ковше не тонул, а плавалРасплавленных свеч заколдованный воск,Тогда начиналась твоя забава —Лягушачьи песни и переплёск.Недобрым огнем разжигались поверья,Под мох забиваясь, шипя под золой,И песни летали, как белые перья,Как пух одуванчиков над землей!Корнила Ильич, бородатый дедко,Я помню, как в пасмурные вечера