Ранние журавли. Белый пароход. Прощай, гульсары!
Шрифт:
Не помню, как и куда я шел, на третий день очутился на станции. Брожу среди народа как потерянный. Окликнул меня по имени какой-то офицер. Смотрю – Хусаинов, возвращается домой, демобилизовался. Я ему рассказал о своем несчастье. «Куда же, – говорит, – ты теперь?» А я и сам не знаю! «Нет, – говорит, – не годится так, перетерпи. Не позволю тебе слоняться одному. Поедем-ка на Тянь-Шань строить дорогу, а там видно будет…»
Так я и попал сюда. Первые годы мосты строил на трассе. Время шло, надо было определяться куда-нибудь на постоянное жилье. Хусаинов в то время работал уже в министерстве. Он часто заезжал ко мне, советовал пойти
Ну надумал я все же пойти на участок мастером: попробую, не получится – уеду куда-нибудь. Дали мне участок здесь, на самом перевале. И ничего, постепенно прижился, привык. Может, потому, что участок хлопотливый: перевал. А мне даже лучше. Со временем приутихла боль в душе, притупилась. Иногда только снилось: стою окаменевший перед тем местом, где был двор, и чувствую, как сползает вещмешок с плеча… В такие дни с утра уходил на дорогу и не возвращался домой до позднего вечера. Так я и оставался один. Кое-где, правда, шевельнется грустная мысль: «А может, еще будет мне счастье?»
И пришло оно, трудное, мучительное, когда меньше всего я этого ждал.
Как-то раз года четыре назад у соседа мать заболела. Самому ему трудно вырваться из дому: работа, семья, дети, а старушке день ото дня все хуже и хуже. Я и решил показать ее врачам. Пришла как раз на участок машина из дорожного управления, привезла что-то. На ней мы и поехали в город. Врачи хотели было устроить старушку в больницу, да куда там. «Помирать, – говорит, – буду дома, не хочу оставаться. Увози меня, а то прокляну». Так и пришлось везти назад. Время было уже позднее. Миновали перевалочную базу. Вдруг шофер остановил машину. Слышу, спрашивает:
– Куда вам?
Женский голос ответил что-то, послышались шаги.
– Садитесь! – сказал шофер. – Что же вы? – И подогнал машину.
К борту подошла молоденькая женщина с ребенком на руках и с небольшим узелком. Я помог ей забраться в кузов, уступил место у кабины, чтоб ветер поменьше лютовал, сам пристроился в углу.
Мы поехали. Холодина стояла страшная. Ветер дул сырой, промозглый. Ребенок расплакался. Она его укачивала, нянчила, а тот и не думал успокаиваться. Вот беда! В кабину бы ее посадить, да там старуха едва живая. Тогда я притронулся к ее плечу:
– А ну, дайте мне его, может, успокоится, а сами пригнитесь ниже, все ветра меньше.
Я запрятал малыша под полушубок, прижал к себе. Он утих, засопел носиком. Хорошенький такой, месяцев десяти примерно. Я держал его под левым боком. И вдруг ворохнулось мое сердце в груди, сам не знаю почему, забилось, как подбитая птица. Горестно и радостно стало мне. «Эх, неужели никогда не быть мне отцом?» – подумал я. А малыш приткнулся, и дела ему никакого.
– Мальчик? – спросил я.
Она кивнула головой. Вижу, замерзла бедняжка, пальто на ней тонкое. А я и зимой плащ ношу поверх полушубка, нельзя в нашей работе без него. Придерживая малыша, я протянул ей свободный рукав:
– Тяните с меня плащ. Так простыть можно.
– Нет, что вы, не беспокойтесь, – отказалась она.
– Тяните, тяните! – потребовал я. – Укрывайтесь от ветра.
Она укуталась в плащ, я подоткнул полы ей под ноги.
– Согрелись немного?
– Согрелась.
– А что же вы так поздно?
– Так уж пришлось, – тихо ответила она.
Тем временем мы пошли по ущелью. Здесь был рудничный поселок. Все уже спали, в окнах темно. Собаки с лаем бежали за машиной. И тут я спохватился: куда она едет? Я почему-то думал, что на рудник, дальше некуда: перевал, а там наш участок.
– Вы, наверное, приехали? – сказал я ей и постучал в кабину. – Осталось недалеко до перевала, а дальше машина не пойдет.
– А здесь что? – спросила она.
– Рудник. Вам разве не сюда?
– Я… я сюда ехала, – неуверенно сказала она. Но затем быстро встала, подала мне плащ, взяла на руки ребенка. Он сразу начал хныкать. Что-то тут было неладно, беда у нее. Оставить ее одну ночью, в холод?
– Вам некуда ехать! – без обиняков сказал я. – Не подумайте плохое. Дайте сюда малыша! – Я почти силой взял его. – Не отказывайтесь. Переночуете у нас на участке, а там дело ваше. Все! Поехали! – крикнул я шоферу.
Машина тронулась. Она сидела молча, уткнув лицо в ладони. Не знаю, может быть, плакала.
– Не бойтесь! – успокоил я. – Я вам ничего худого не сделаю… Я дорожный мастер – Байтемир Кулов. Можете верить мне.
Устроил их у себя. Была у нас свободная комнатушка в пристройке во дворе, улегся я там на топчане. Долго не засыпал. Раздумывал. Неспокойно мне было. Расспрашивать неудобно, я сам не люблю этого, а все же пришлось кое-что спросить: вдруг человеку помощь нужна. Отвечала она скованно, неохотно. Однако я угадывал то, что она недоговаривала. Когда человек в горе, за каждым словом его – десять невысказанных. Ушла она из дому, от мужа. Гордая, должно быть. Заметно, что страдает, убивается, но не сдается. Ну что ж, каждый волен поступать, как хочет. Ей виднее. И все же жалко мне было ее, совсем молодая женщина. На девушку похожа, стройная такая. Ласковая, наверно, душевная. Как мог человек допустить, чтобы она бросила все и ушла? Ну да это их дело. Посажу завтра на какую-нибудь попутную машину – и до свидания. Устал я в тот день, засыпаю, и кажется мне, что еду в машине, а под полушубком у меня малыш. Пригрелся, прижимается под сердцем.
Поднялся я на рассвете. Пошел в обход, да что-то быстро вернулся. Как там, думаю, мои гости? Осторожно, чтобы не разбудить, затопил печку, поставил самовар. А она, оказывается, уже встала и собиралась уезжать. Благодарит меня. Без чая я их не отпустил, заставил немного подождать. Мой ночной попутчик-малыш оказался забавным мальчуганом. Большой радостью было повозиться с ним… За чаем я спросил:
– Вам куда ехать?
Она подумала и сказала:
– В Рыбачье.
– Родные там?
– Нет. Родители мои в аиле, за Тосором.
– О, так это вам с пересадкой придется. Неудобно.
– А я и не еду туда. Нельзя нам в аил, – задумчиво сказала она сыну. – Мы сами виноваты.
Я предположил, что она, наверно, вышла замуж против воли родителей. Так оно потом и оказалось.
Собралась она идти на дорогу, но я уговорил повременить, посидеть пока дома, чтобы не стоять с ребенком на ветру. Машину мог и я остановить.
Я шел к дороге с тяжелой душой. Не знаю отчего, грустно и тоскливо становилось при мысли, что они сейчас уедут, а мне опять оставаться одному.