Ранний свет зимою
Шрифт:
— Получайте, Миней! Свежие, питерские! И еще есть!
Она выдвинула из-под лавки корзину, разбросала вещи и достала пачку брошюрок.
— Ох, Ольга, ну и удружили! — повторял Миней, пряча тоненькие листочки в карманы, под тужурку, в сапоги. — Ну и удружили землякам!
А она торопила его:
— Да рассказывайте же, что у вас…
— Ну что же, работаем. Бесплодные споры со «староссыльными» кончились. Есть организация. Из рабочих железной дороги. Люди молодые, не трусы. Бастовали успешно. Кружок у нас. Читаем Маркса…
Ольга перебила:
— Из старых знакомых
— Кешу Аксенова, дружка моего, помните? Вот он…
— Кеша? — удивилась Ольга. — Ведь он же еще мальчик…
— Вырос.
Она усмехнулась, но тотчас серьезно спросила:
— А вы сами, Миней, самоопределились? Окончательно?
— Я стою на позициях марксизма, — ответил он краснея, и сразу, как бывало когда-то, почувствовал себя моложе Ольги.
— Иначе и не думала… Я часто вспоминала вас, Миней. Нашу дружбу, нашу Читу, вот эту степь…
Она подошла к окну, приникла лбом к раме, задумалась.
— Вы понимаете, какое время сейчас для нас настало? — спросила Ольга, порывисто оборачиваясь. — Вот я слышала Владимира Ульянова. Это было незадолго до его ареста. Он говорил о наших задачах. Говорил очень просто, непривычно для нас. Почему непривычно? Да ведь мы привыкли к тому, что в речах наших интеллигентов зерно мысли плотно укутано шелухой разнообразных «но». И вдруг шелуху эту отбросили, отмели, и перед каждым стал вопрос: кто мы, я, вы?.. Чего мы хотим? Реформишек, уступочек или социальной революции? Это сейчас надо решить, именно сейчас, когда закладывается фундамент будущего. Рабочий уже понял, что враг его не только отдельный хозяин Иванов или Петров, а капитализм в целом. И бороться надо, — не камни в окна кидать, а идти класс против класса. Как в песне поется: «На бой кровавый, святой и правый…» Я, наверное, Миней, сбивчиво говорю…
— Мы читали Ульянова «Что такое «друзья народа…», — сказал Миней. — Из Томска нам привезли. Две тетрадки, напечатаны на гектографе. Даже некоторые из наших стариков задумались над ними… Помните Алексеева?
— Григория Леонтьевича? — удивилась Ольга. — Неужели он с нами?
— Во всяком случае, хорошо нам помогает.
— Как это важно — привлечь к нашему делу честных, смелых людей! Пусть они сшибались, но ведь себя-то они не щадили…
Голос ее зазвучал резче.
— Знаете, что нас тяготило в Питере? Как ко всякому движению, которое развивается, идет в гору, к марксизму также прилепляются всякие слизняки. Это людишки, которые не хотят бороться, а только «анализируют», «изучают»… Они видят в марксизме «научное течение» — и только! Бойтесь этих господ! Они с нами до поры до времени, а потом предадут. С головой выдадут…
В дверь легонько постучали.
— Нельзя! — сердито крикнула Ольга.
Кто-то, кашлянув, нерешительно пробасил:
— Ехать пора бы, лошади готовы!
Ольга порывисто вскочила и рывком распахнула дверь. Усач невольно попятился.
— Никуда я не поеду! Положенное мне время здесь отбуду!
Она за рукав втащила в комнату урядника и чуть не носом ткнула его в висящие на стене в рамке под стеклом «Правила».
— Что здесь написано? — кричала она своим низким, почти мужским голосом. — Читайте!
Усач скучным голосом прочел:
— «Законною скоростью для следования по тракту является двенадцать верст в час».
— А вы меня как везли? Я вас всех на чистую воду выведу! Прогонные в свою пользу экономите?! — закричала Ольга. — Вы гнали с недозволенной скоростью! Мне все кишки вытрясли! Я губернатору буду жаловаться!
Урядник, пятясь, выбрался в сени, и Ольга с шумом захлопнула за ним дверь. Обернувшись к Минею, она засмеялась весело, беззаботно, как умела смеяться только Ольга.
И сейчас уже никто не мешал им. Ольга приказала вздуть самовар, разлила чай, но стаканы опять остались нетронутыми. Они все говорили и никак не могли наговориться, пока, взглянув в окно, оба вдруг с удивлением заметили, что день подходит к концу.
Ольга обняла Минея и горячо сказала:
— Знаю, что у вас все пойдет хорошо! И вы много сделаете.
— Поберегите себя, Ольга, — проговорил Миней.
Когда он выходил, обрадованный урядник прошептал:
— Ну, бог даст, теперь поедем! Не барышня — генерал, ей-богу-с!
— Чистый генерал! — подтвердил Миней.
Распахнув створки окна, Ольга смотрела, как он выезжал со двора. Такой он и сохранил ее в памяти — с мальчишеской усмешкой на открытом и смелом лице, обрамленном короткими волосами.
Глава III
УЧЕНОГО УЧИТЬ — ТОЛЬКО ПОРТИТЬ
Хотел посмотреть, как в Сибири люди живут? Ну что же, смотри! Во все глаза!.. Тот же знакомый по Екатеринославу, по Вознесенску, по Перми «барак для холостых рабочих», нары в два этажа. Уйдешь в дневную смену — на твое место тут же ночной сменщик ложится. На балках под потолком сохнут портянки, смрад, чад коптилок, храп. День ли, ночь — не разберешь. Окна либо льдом покрыты, либо песком занесены, смотря по тому, какая пора на дворе стоит. Гудок тоже старый знакомый — долгий, пронзительный; зовет надрывается.
Природа чудная, дождей и то нет; зимой плевок на лету замерзает, а снегу нету.
Каменное, неустроенное еще здание мастерских. Зимой в нем холодище, на стенах — иней, по углам — лед; летом дышать нечем, а пить захочешь — пожалуйста: вонючая вода из ржавой бочки. Пей вдосталь, пока в животе не заурчит.
Еще солнце ночует за сопкой, а ты уже кипишь в этом аду.
Двенадцать с половиной часов — железной дороге. Остальные себе? Как же, держи карман! Пока бог спал, дьявол выдумал сверхурочные!
Хотел посмотреть, как здесь люди живут?.. Нашему брату везде сладко!
Так рассуждал Алексей Гонцов. Пока что про себя.
Сам черт не разберет, что здесь за люди! Не поймешь, насмехается ли над тобой человек или горькую усмешку над твоей и своей долей прячет в бороде да в хитроватом, на все случаи жизни годном словечке «однако»… «Однако» народ сильный телом и, казалось Алексею, духом тоже. Взять хотя бы деда Аноху. Бородища по пояс, брови как у лешего, вид дремучий. А в глазах — чистый огонь. Говорят, он всю жизнь правду ищет. Не за правдой ли пришел сюда в суету «новой», «особо важной», «дальшенекудаспешной» дороги?..