Раскинулось море широко

Белоусов Валерий Иванович

В этот вечер он, кажется, решил покорить Семёнова, во что бы то ни стало, и продолжал свои атаки до тех пор, пока Владимир не начал в его присутствии раздеваться и укладываться спать.

«Нет, милостивый государь. Hе посмеют! Понимаете: никогда не посмеют! Ведь это – ва-банк! Хуже! Верный проигрыш!» – горячился он.

«Допустим, в начале – успех… Hо дальше? Ведь не сдадимся же мы от первого щелчка? Я даже хотел бы их первой удачи! Право!

Подумайте только o впечатлении от этой их удачи! Вся Россия встанет, как один человек, и мы не положим оружия, доколе…

Ну, как это там говорится высоким штилем?»

«Дай Бог, кабы был щелчок, a не разгром…»

«Даже и разгром! Но, ведь, временный! А там, мы соберемся с силами, и сбросим их в море.

Вы только, с Вашим флотом, не позволяйте им домой уехать!

Да, что! Никогда этого не случится, никогда они не решатся, и никакой войны не будет!…»

«А я говорю: они 10 лет готовились к войне; они готовы, a мы нет; война начнется не сегодня-завтра.

Вы говорите: ва-банк? Согласен. Отчего и не поставить, если есть шансы на выигрыш?»

«Ни единого шанса нет! Не пойдут!»

«Вот увидите!»

«Хотите пари? Войны не будет! Ставлю дюжину Мумма…»

«Это был бы грабеж. Скажем так: Вы выиграли, если войны не будет до половины апреля.»

«Зачем же? Я говорю: ее не будет вовсе!»

«Тем легче согласиться на мое предложение. К тому же вы вина почти не пьете, и я всегда буду в выигрыше.»

Посмеялись господа офицеры и ударили по рукам. Разнимал путеец, тоже ехавший в Порт-Артур и просивший не забыть его приглашением на розыгрыш.

Постукивая на стыках неровно уложенных рельсов, поезд шёл на восток…

Глава шестая. «Разговоры, разговоры - сердце к сердцу тянется… Разговоры стихнут скоро!»

«Имена означают только сущности, а сами не есть сущности. Нет ни одного имени, которое объяв всё естество Божие, достаточно было бы его выразить».

«Ага, ага… значит, если я понимаю Вас правильно – Бога нельзя назвать никаким собственным именем? Потому как имена существуют для обозначения предметов при их множестве и многообразии, но никого другого рядом с Ним не не было, и Он не имел нужды давать имя Самому Себе?»

«Нет, ну почему же, сестра моя… Бог – есть Любовь!»

«Неужели именно так?»

«Истинно говорю, Он имеет только одно имя, служащее к познанию Его собственного существа. Он любит всех нас, страдает за нас… а страдание – и страсть… Leiden und Leidenschaft… суть одного корня…»

«Вот и я говорю, батюшка… раз Бог есть любовь – хрен ли Вы упираетесь… расслабьтесь! Это же совсем не больно!»

И Екатерина Измайлова, скинув (не подумайте плохого!) всего лишь сверкнувшее золотом пенснэ, благоговейно опустилась перед отцом Антонием на колени… мгновенно юркнув белокурой головкой ему под неуклюже зашитый мужской рукой подрясник… ох уж эти образованные питерские курсистки…

…«А сколько у тебя мужчин до меня было?»

Тягостное молчание.

«Лена, прости… я тебя обидел?»

«Да нет, шо ты… я просто считаю. Сдаётся мне, шо як бы не девятнадцать… ну, клиентов я не считаю, я с имя не целовалась…»

«И ты так спокойно об это

говоришь? Ведь ты ещё такая молодая…»

«Да ни… двадцать! Так шо ты у мэне, майне либер штерне, двадцать первый! Очко!

А шо молода – так яки наши годы? Наверстаю.»

«Я не про то… главное украшение девушки – это…»

«Знаю, знаю – скромность. И коротенькое платьице.

Ну, вот просто любопытно – мой папаша, шоб он был так здоров, с тринадцати лет крыл и катучую, и летучую – и никто его николи блядуном не называл.

А здесь стоит девушке к совместному удовольствию провести пару минут с молодым (относительно молодым) человеком – как её тут же окрестят шлюхой, или ещё покраше… Чем я хуже моего папочки? А только – юноша „ведёт рассеянный образ жизни“, а вот барышня – м-да… Несправедливо это. А что мне делать, коли без мужика у меня голова начинает болеть?»

«Ну, есть же мораль…»

«Ага, ага… и роль барышни в глазах этой морали – выйти замуж, нарожать восемь душ детей, ходить на шаббат в синагогу… БУ-АГА-ГА-ГА…»

«А чем плоха такая роль?»

«Милый, ты всерьез? Вижу, не шутишь… Хорошо, ответь мне на простой вопрос. Ты здесь – в низах – как на каторге, в жаре, огне, в адском труде… ЗАЧЕМ?»

«Человек обязан трудиться.»

«КОМУ обязан? Человек обязан только самому себе. Потом – женщине, которая с ним рядом, своим родителям, своим детям… А обязанность трудиться – придумали богачи, чтобы как овец, мужиков стричь…»

«Но если не трудиться, то как и на что жить?»

«А как птички живут – не сеют и не жнут, а сыты бывают…»

«Воровать, что ли?»

«А чем плохо воровство? Я кусок хлеба у сироты не отнимала. У бедного – копейки не взяла. Богатенькие старички, за коленки меня пощупав – сами денег сулили… другое дело, что я свою мышку не на помойке нашла, чтобы трясущемуся, слюнявому козлу подставлять – перебьются! Поглажу старичка по лысинке – он и заснёт, как младенчик…»

«Навечно…»

«Да, промашка вышла… но уж больно боек последний старикашка оказался! Чуть было меня прямо на купейном столике не загнул… я ему и так, и сяк, тяну время – а он не спит, да и край! Пришлось дозу утроить… но хоть помер счастливым, за мою сиську держась…»

«Воровок – ловят…»

«Ловят – вороваек… начинающих, неудачливых, забывших про осторожность…

А мне – просто не свезло. Впредь умней буду…»

Интересно, спрашивает Взыскательный читатель, отчего наши героини до сих пор не на свободе? Раз относительно без помех перемещаются по «низам»?

Да в том-то и дело… открутив пару болтов – они проникли в лабиринт паро-водо-воздухо-электро – и прочих проводов… а вот на верх – выбраться так и не смогли. Да и – к сожалению (для целого ряда промышленников и предпринимателей Англии, Франции, САСШ, ну и конечно – Японии)… на верху нашим героиням не пофартило бы по любому… допустим, со своими – Валера бы враз договорился… но увы! На «Херсоне» в этот злополучный рейс в трюмах перевозили не партию заключённых, не 50-тый Белостокский полк… а два «номерных» миноносца, в разобранном, понятно, состоянии…