Раскол русской Церкви в середине XVII в.
Шрифт:
д) Отсутствием поблизости, как правило, богослужения по старым книгам и обрядам в церкви, и необходимостью, поэтому, много молиться и читать (по до-никоновским богослужебным книгам, или их спискам или перепечаткам) дома. Собрание нескольких семей в одном доме часто было опасно (донос), поэтому в почти каждой семье должен был быть хорошо умеющий читать человек (часто — женщина, или девица-инокиня), в каждой семье должно было быть несколько книг, книги должны были быть доступны по цене, и их, следовательно, вообще, должно было быть много, следовательно, должно было быть много и переписчиков книг. (Подлинные дониконовские книги были, конечно, с одной стороны, уже в начале XVIII в. и, тем более, в последующие времена, слишком малочисленны для всех русских старообрядцев, с другой, как величайшая святыня, почти никогда не продавались и не покупались, но лишь завещались и — очень редко — дарились, а с третьей, несмотря на благоговение, все же истлевали и «выходили из строя» от многолетнего ежедневного употребления). Книги с до-никоновским текстом — святыня; следовательно, их переписка, переплетение
Хороший пример — воспитание Н. А. Клюева. «Мать поэта, Прасковья Дмитриевна, происходила из старообрядческой семьи. Получив соответствующее воспитание, она была грамотным и начитанным человеком. В доме Клюевых имелась целая библиотека из рукописных и старопечатных книг религиозного содержания» [76, с. 6]. Я написал, что подлинные до-никоновские книги были, начиная с XVIII в. слишком малочисленны для всех русских старообрядцев. Почему? Не потому, что старообрядцев стало намного больше; наоборот, пытки, ссылки, казни, бегство в лесные «пустыни», «в казаки» и за границы уменьшали их число в России. И не потому, что количество этих книг в старообрядческих руках сильно уменьшилось; наоборот, оно все время постепенно увеличивалось, хотя одновременно и несколько уменьшалось заботами и трудами властей, а также благодаря тому, что «беглецы» вывозили книги с собой. А потому, что при убывании в неблагоприятные старообрядцам эпохи численности их в России или при постепенном ее росте в благоприятные им эпохи, непропорционально быстро росла грамотность в старообрядческой среде; процент читающих, молящихся и поющих по этим книгам и среди старообрядцев, и среди русских, симпатизирующих старым обрядам и книгам, рос постоянно и быстро. Старообрядцы любили читать, молиться и петь и охотно учились и учили этому. Думаю, что в конце XVIII в. старообрядцев было — в 2 раза больше, чем в конце XVII в., а старообрядцев, умеющих читать, молиться и петь по богослужебным и четьим книгам было в десятки (а может быть, даже и в сотни) раз больше, чем в конце XVII. В той же пропорции, естественно, росла и нехватка книг, и спрос на них, и спрос на «книгоизготовительные» профессии, следовательно, и их изготовление.
Столь значительное различие в грамотности и в тенденции ее роста вполне естественно, так как православные крестьяне и мещане несколько раз в неделю слушали богослужение, его объяснение и проповедь в приходском храме или ближайшем монастыре или монастырском подворье; если у прихожан появлялись недоумения, их легко и быстро мог после богослужения разрешить священник (в XIX в. уже с обязательным семинарским образованием) или ученый монах. Таким образом, читать самим и разбираться в прочитанном православным крестьянам и мещанам было вовсе не нужно, следовательно, незачем им было и иметь дома книги. Не нужно было им и вникать в противо-старообрядческую полемику, так как ее вели местные духовные лица или профессиональные миссионеры. Внутри же православного богословия открытого обсуждения спорных и недоуменных вопросов в синодальной России (до имяславцев в XX в.) вообще не было (в отличие от богословия, например, западного (и католического, и протестантского) или византийского или мусульманского — все они постоянно «кипели» спорами; западное и мусульманское «кипят» и доныне, это — их «нормальное» состояние, так что самостоятельно разбираться православным крестьянам было не в чем и незачем. (Спорные вопросы в русской православной Церкви все же иногда, хоть и редко, возникали, например, об отношении к масонству в первой трети XIX в.; но решались они не соборно и не открыто, вслух всех, а келейно, под преобладающим руководством синодального и министерского начальства).
С другой стороны, во многих местностях много читать и самостоятельно разбираться в прочитанном было и опасно; православное духовенство в районах, где значительную часть населения составляли старообрядцы или католики или лютеране, обязано было следить и внимательно следило за малейшими симпатиями своих пасомых к «расколу» или «ересям», и за малейшей их склонностью думать самостоятельно — как бы до чего лишнего не додумались. Сведения (в том числе полученные на исповеди) об уклонении каждого прихожанина, додумавшегося до чего-то лишнего, от регулярного посещения богослужения и от говения приходской священник представлял в консисторию ежегодно, что вносило в русское общество свою немалую лепту лицемерия и коррумпированности. Прихожанин, не бывший у исповеди более года штрафовался «против дохода с него втрое, а потом <дол-жен был> ту исповедь исполнить же» [127, с. 41].
Эти сообщения сведений приходскими священниками в консистории стали формально обязательными с «именного приказа Петра I 1716 г., требовавшего обязательной исповеди "повсягодно". Приходским священникам вменялось в обязанность подавать "именные росписи" о не бывших на исповеди. <…>
Свойственное старообрядцам критическое отношение ко всему, и, в том числе, к качеству книги, предъявляло строгие требования к работе переписчиков, и делало старообрядцев читателями не только грамотными, но и толковыми и вдумчивыми. Критичность и внимание к тексту выразились, в частности, тем, что переписчики-«старообрядцы стали указывать в сделанных ими копиях на авторитетный оригинал: "писано с руки протопопа Аввакума" и др.» [60, с. 39], то есть с автографа. Столь высоко они «ценили» гарантию верности текста.
Не удивительно, поэтому, что в старообрядческой среде выросли и воспитались такие выдающиеся исследователи древности, как Андрей Денисов. В его «Поморских ответах» дана (в 1722 г.) столь полная и обоснованная критика «Никоновых» новшеств, что доныне на нее нечего по существу большинства спорных вопросов возразить, и православные полемисты, чтобы продолжать дискуссию, вынуждены были переносить ее в другую плоскость — дисциплинарную. Впервые в русской литературе А.Денисов подверг подложные документы — «Деяния собора на Мартина еретика армянина» и «Требник митр. Феогноста» («составленный известным типографом петровскаго времени Ф. Поликарповым-Орловым» [6, «Феогност»]) — историко-филологическому и палеографическому анализу, и убедительно доказал их фальсифицированность. Замечательно, что он — самый, вероятно, эрудированный в России своего времени историк и филолог — был и знатоком горного дела, и консультировал по этому вопросу имп. Петра I. Тут можно было бы перечислить десятки смелых и оригинальных (хотя, сказать объективно, очень узких, концентрировавших немалые писательские таланты и умственные усилия на очень узком фронте проблем, что вполне естественно в их нелегальном или полу-нелегальном положении) мыслителей — старообрядцев, а также десятки лучших в России книгописных, иконописных, серебряных и медных, чеканных и литейных мастерских и т. д., но все это явно выйдет слишком далеко за границы моей темы.
Отмечу только, что, если это требовалось для полемики против «Никоновой» реформы, старообрядцы иногда использовали западные литературные источники раньше, чем их противники. Так, «можно предполагать, что первый русский перевод "Деяний церковных" <кардинала Цезаря Барония… >, выполненный <…> в 1678 г., явился <…> реакцией официальной церкви на активную пропаганду старообрядцами своего учения, сопровождаемого ссылками на труд римского кардинала. <…> Старообрядцы познакомились с книгой Цезаря Барония значительно раньше. <…> В "Выписках" Аввакума «<составленных не позднее 1664 г.> есть несколько вольных цитат из "Деяний" Барония» [60, с. 101–102]. Аввакум, не знавший, конечно, польского языка настолько, чтобы читать польский перевод Деяний, выполненный Петром Скаргой и изданный в Кракове в 1603 г., пользовался его западно-русским (судя по наличию в цитатах нескольких украинизмов) переводом [60, с. 103].
е) Необходимостью старообрядцам, в том числе мiрянам, постоянно защищаться от нажима со стороны миссионерствующего православного духовенства и профессиональных миссионеров (получивших соответствующее специальное образование и получавших соответствующее годовое жалование, подогревавшее их полемическое рвение). Для этого было нужно много читать, много знать, и умело выражать свои мысли и пользоваться знаниями; последнее возможно только при высоком общем уровне книжной культуры. Нужно было много читать не только Св. Писание и сочинения древних авторов и основателей старообрядчества, но и труды своих современников — как единомышленников, так и противников; противников — и «никониан», и старообрядческих начетчиков других согласий.
Противники-«никониане» печатали свои творения большими тиражами в технически превосходных государственных типографиях за государственный счет, и до миссионеров эти (необходимые им для успешного полемизирования) творения заботливо, быстро и гарантированно доносила государственная почта, а вот сочинения старообрядческих начетчиков необходимо было тайно стократно тщательно переписывать и тайно рассылать по всей России, что и делалось; это было возможно только при очень высоком уровне общей культуры и любви и уважения к «своей» книге.