Расколотое небо
Шрифт:
Рольф Метернагель, часто и надолго отлучавшийся, уже через несколько дней говорил ей «дочка», она же робко называла его «господин Метернагель». Его костлявое, изрезанное морщинами лицо сразу внушило ей доверие. Она была вся внимание, когда он учил ее: болт надо держать вот так, а сверло надо прижимать покрепче, иначе отскочит.
Рита мало-помалу начала осматриваться на заводе — в этом скрежещущем захламленном кавардаке, в этом хаосе депо, складов и цехов, где перекрещивались рельсовые пути, сновали вагоны, грузовики, электрокары. Все это было втиснуто в несоразмерно малый треугольник между идущей из города магистралью, другим заводом и железнодорожной
— Такого количества вагонов, как сейчас, не строили еще никогда, — сказал однажды Метернагель. — Скоро придется громоздить их друг на дружку.
— А может, и не придется, — возразил Герберт Куль — «Кулачок», как его прозвали.
— Ты что-то сказал? — сердито переспросил Метернагель.
— Да нет, — равнодушно протянул Куль, — мы ведь прославленная бригада.
— То-то же.
Рита переводила взгляд с одного на другого, но все, как ни в чем не бывало, закусывали, и никто не собирался ей объяснить, что означает эта стычка по такому пустяковому поводу. С Гербертом Кулем она еще не обменялась ни словом, его единственного она побаивалась — он никогда не шутил, мало разговаривал и в ее присутствии держался так же, как без нее. «Его ничем не проймешь», — думала она и радовалась, что не работает с ним вместе. Гюнтер Эрмиш принес вырезку из газеты, где речь шла о них (образцовая дюжина!), все подряд прочитали ее, жуя бутерброды, и промолчали; Эрмиш приколол ее к другим статьям на стене.
Кофе из огромного кофейника отдавало алюминием и нагоняло сон. У Риты ломило спину и плечи, она, как всегда, перетрудилась за утро. Но потом кое-как дотянула до вечернего гудка и медленно, не торопясь пошла по безлюдной тополевой аллее в обратном направлении, спиной к ветру и к солнцу.
Первое время Манфред старался уловить на ее лице признаки разочарования или скуки. Он давно заметил, что у нее не хватает выдержки заниматься бесполезным, с ее точки зрения, делом. Зато в мелочах она очень покладиста. Ему доставляло удовольствие подарить ей красивую блузку или показать, какая прическа ей больше к лицу, и она беспрекословно подчинялась его вкусу.
Но постепенно он понял, что к намеченной цели— стать учительницей — она идет так же уверенно, как пошла навстречу ему. Что ж, с этим надо мириться и даже виду не подавать, будто он с чем-то «мирится». Иногда она так уставала, так выматывалась, что ему было ее жаль, а вместе с тем его брала досада на эту бессмысленную трату сил.
— Развяжись ты с этим, — уговаривал он.
Но она качала головой:
— Развязаться не так-то легко.
— Если хочется, все легко.
— Значит, мне не хочется.
По вечерам вся семья собиралась за большим круглым герфуртовским столом. Господин Герфурт с неизменным азартом развертывал салфетку, точно сигнальный флажок, поднимал крышку супницы и торжественно возглашал:
— Кушайте на здоровье!
Господин Герфурт был все еще недурен собой, высок ростом и строен; волосы, правда, стали жидковаты, но седина лишь слегка пробивалась в них, и стеклянный глаз почти не был заметен. С ним ладить можно, решила Рита, но Манфред явно не терпел отца.
Мать Манфреда с ее обидчивей чопорностью смущала Риту и раздражала сына.
Общей беседы не получалось. Нарочно не придумаешь контраста разительней, чем бурлящее волнение заводского цеха и неустойчивый, но тем более подчеркнутый мертвый штиль за ужином у Герфуртов. То и другое взвинчивало Риту. Для нее загадкой были и неутомимая энергия заводских рабочих, и напряженное молчание герфуртовского семейства.
Она как зрительница сидела перед рампой, где менялось освещение и декорации, видела игру актеров, и ее преследовала мысль, что это все явления одной пьесы, до внутреннего смысла которой способна доискаться только она.
С Манфредом она об этом не заговаривала. Когда он с беспокойством смотрел на нее, она улыбалась, а когда пробовал спрашивать, отвечала:
— Я всегда помню, что у меня есть ты.
— И это тебе помогает?
— Больше, чем ты думаешь.
Время от времени выдавались удачные дни, когда господин Герфурт нападал на благодарную тему; тогда достаточно было кивать в ответ, приобретая за то исчерпывающие сведения о видах на урожай или о состоянии погоды на европейском континенте.
К несчастью, фрау Герфурт не могла долго слушать разглагольствования своего супруга. Она вклинивалась в его размеренную речь краткими ехидными замечаниями, и это придавало их беседе своеобразный характер диалога из какой-то пьесы.
Обращалась она преимущественно к Рите, но открыто нападать тут не было дозволено, а попросту помалкивать было не в ее духе.
— В наше время девушек готовили к замужеству в пансионе. Теперь их спешат ткнуть на завод, где сплошь чужие мужчины.
Фрау Герфурт очень следила за своей наружностью. Ее седые, коротко подстриженные волосы были красиво уложены; для работы по дому она надевала резиновые перчатки, а шляпки тщательно подбирала в тон костюмам. Мужа она презирала и за тридцать лет супружества, должно быть, накопила для этого достаточно поводов; однако заботилась о том, чтобы с ним не стыдно было показаться в обществе. Под разъедающим воздействием злопыхательства и досады ее лицо загрубело, стало мужеподобным, так что пудра и помада казались на нем противоестественными. Строго следуя овощной диете, регулярно делая зарядку по западногерманскому радио, она совсем высохла и держалась прямо, как палка. Никто бы не поверил, что она подвержена истерическим припадкам.
Из-за Риты господин Герфурт, против своего обыкновения, спешил пресечь выпады жены.
— Эльфрида! — кротко взывал он, но его супруга, к несчастью, не стремилась уклониться от сведения счетов.
Пока он в округлых периодах выражал сдержанную укоризну, она с любопытством смотрела на него, словно еще надеялась на чудо, на то, что в его словах будет хоть намек на мысль. Дослушав, она вся оседала, не то удовлетворенная, не то разочарованная, и некоторое время молча ела, а потом изрекала как можно спокойнее:
— Ты, кажется, уже не на работе, Ульрих. Твой партийный значок спрятан в гардеробе.
Господин Герфурт мастерски умел делать вид, что не слышит.
Зато как он злорадствовал, когда его супруга пыталась втянуть в разговор сына! Она знала, чем кончаются такие попытки, но из какой-то жажды самоистязания не успокаивалась до тех пор, пока чужая девушка не становилась — в который раз — свидетельницей ее унижения.
Рита со страхом ждала, что Манфред изменится в лице в ответ на любящие и настойчивые взгляды матери. Он холодно смотрел на нее, едва удерживаясь в рамках приличий. Но фрау Герфурт умудрялась подхватить обрывок сорвавшейся у него фразы и до тех пор по-своему толковала и перетолковывала его, пока не превращала в нежное признание любящего сына. Случалось, она даже мужу сообщала: «Мой сын мне сказал…» — настолько часто, должно быть, она и про себя повторяла эти слова.