Расколотый Мир
Шрифт:
Казалось, он повторяет речь, которую когда-то уже произносил, словно наконец давая волю словам, что копил в себе долгие годы.
Кридмур подполз к ним поближе. Лив подняла руку, и тот замер на расстоянии.
— Смерть и возрождение, — продолжал старик. — Я думал, тот раз наконец-то будет последним. Тот раз, когда я поднялся на гору...
51. ГЕНЕРАЛ ГОВОРИТ (1878)
Генерал поднялся на гору ранней весной, когда стаял снег. Березы и сосны вдохнули в холмы прохладу и жизнь. Под ногами валялись ярко-пурпурные сосновые шишки. Жирные робкие перепелки свистели в кустах, поигрывая хохолками. Солнце светило ярко и холодно. Обо всем
— Этого не записывай, Иодрелл, не нужно.
Юноша не обращал внимания на шишки и сосны; это беспокоило Генерала. Человек должен ценить природу и красоту. В эти последние, отчаянные дни Республики так легко лишиться всего человеческого. Постоянно нападая из тени и хоронясь в подворотнях, уцелевшие солдаты великой Республики могли превратиться в чудовищ. На голой вершине горы, над беспокойной и мрачной бездной так легко об этом забыть...
Генералу потребовался час, чтоб закончить диктовку письма. Он адресовал его дочери и внучке, которой никогда не видел. Он не мог написать жене — не хватало смелости, — но надеялся, что одного письма для них всех будет достаточно. Он пообещал им: это последний раз. Действительно последний. Конец близок. Ибо там, в залах народа Кан-Кука... Сам Кан-Кук недвижно стоял меж деревьев в двадцати футах от них — стройный, словно сосна, и шишковато-белый, точно береза. Глядя на Генерала неодобрительно и оставаясь безмолвным, как камень. Тайну не должен знать никто, кроме Генерала Он — их конфиденциальный агент. Генерал содрогнулся под взглядом его глаз — алых, точно заря, и передумал.
— Ну, довольно, Иодрелл Убери письмо и ступай за мной. К чему писать им письма, если мы и так их скоро увидим?
Но на следующее утро, шагая за Кан-Куком по голой каменистой земле, они углубились в горы, где было значительно холоднее. И Генерал, вновь подозвав мальчишку Иодрелла, отправил его вниз по склону горы с письмом, другими бумагами и деньгами, которых хватило бы, чтобы начать новую жизнь.
— И еще, Иодрелл. Скажи моей жене, что если мы вернемся, то принесем надежду. Если же мы не вернемся — надежды нет. Этот мир продолжит пожирать себя, как и всегда. Велите ей покинуть его вместе с нашими людьми. Пусть уходят на запад. Она поймет.
Возможно, Кан-Кук и заметил отсутствие Иодрелла, а возможно, и нет. Генерал не знал, различает ли Кан-Кук солдат. В любом случае, тот ничего не сказал.
Позже, когда они с трудом перебирались через рукав реки, Генерал подумал, что письмо стоило написать более личным, послать дочери слова любви. Но тогда он об этом не подумал, а лишиться еще одного солдата он уже позволить себе не мог.
Их было двадцать четыре, не считая Кан-Кука. Небольшой отряд. До того как поступить на службу в армию Республики, Дирфилд и Дарк занимались охотой. Мейсон разбойничал. Теперь, когда последним остаткам их войска приходилось скрываться в горах, даже такие люди считались своими.
Остальным солдатам Генерал приказал разбить лагерь в Броуд-Киллз и ожидать его возвращения, а если он не вернется — готовиться к уходу. Этот же отряд из двадцати четырех человек отделился от них в Дунхейне и ушел на юг, скрываясь днем и передвигаясь ночью по землям, на которые легла тень Линии. Они прошли много миль по холмам, глядя на рельсы, наблюдая, как Локомотивы «Драйден», «Глориана» и «Аркли» проносятся мимо — снова и снова, с ужасающей регулярностью, с презрительной и чудовищной легкостью пересекая бескрайние равнины... Они поднялись на холмы, где смельчаки когда-то искали золото. Теперь эти холмы грызли, сравнивали с землей и сжигали ненасытные добывающие машины Линии. Они отправились в поход без мундиров, в одних лишь оленьих шкурах; патрули Линии, наблюдавшие, как они ползут по выжженной черной равнине в тени станции Драйден, принимали отличных солдат за обычных бандитов и падали жертвами самоуверенности. Из этих ребят Генерал потерял лишь двоих: Буна и Колдуэлла. Одно время их преследовал крупный отряд противника, но они укрылись от него в горах и продолжили путь лишь тогда, когда убедились, что преследователи потеряли к ним интерес. Они прошли на юго-восток и покинули земли Линии без происшествий.
Они пересекли замерзшую реку Шейл.
Зиму они провели в Хантсвилле, мэр которого симпатизировал уцелевшим солдатам Республики. Конечно, они не открыли ему Тайну Кан-Кука, а Генерал не раскрыл ему ни своего настоящего имени, ни звания, назвавшись портным и капитаном запаса, который теперь надеется мирно уйти в отставку.
Линейные рыскали по улицам города, как голодные черные волки, и мэр вместе со всеми горожанами врали им в лицо: мол, чужаков здесь нет. В конце концов линейные ушли. Это был храбрый жест солидарности. В одиночестве, в своей каморке на чердаке, Генерал давал волю чувствам, и глаза его слезились от того, как добродетелен простой народ.
Кан-Кук покинул их тогда — Первому Племени в городе были не рады. Возможно, зарылся на зиму в землю, а может, бродил по утесам сквозь ветер и снег. Этого Генерал не знал. Шли недели, и он уже начинал сомневаться, существовал ли вообще Кан-Кук, являлся ли Генералу, словно призрак, с темных холмов, чтобы прогреметь прямо в лицо: «Ты избран!» Действительно ли он, Генерал, покинул усеянное трупами и снарядами поле боя и пошел за Кан-Куком, точно во сне, до самых холмов над Ашером, где, как говорили в народе, обитают призраки? Спускался ли он в пещеры и видел ли в их глубине древние прекрасные города, где белые лица и тощие долговязые тела, чья кожа словно в прожилках мрамора, окружали, щупали, впитывали его своими нечеловеческими, теплыми, будто кровь, глазами, постукивали по нему, словно пытаясь узнать, не полый ли он внутри, и шептали ему свои тайны резкими и неприятными голосами сказочных людоедов? А ведь он, признаться, уже начал входить в ритм жизни Хантсвилля, стал забывать о тяжелом бремени своей Судьбы — и снова считать себя простым человеком среди простых людей...
Но весной Кан-Кук снова призвал его. Однажды в полночь Генерал проснулся от стука. Это стучал Кан-Кук по речному камню за границей Хантсвилля. И тогда он собрал своих солдат. Снайпер
Сэм Харт, потерявший глаз в битве при Онахе, остался в городе с местной женщиной, и генерал, усмирив свою печаль, гордость и зависть, благословил их обоих.
«Пойдем, Генерал».
— Уже пора?
«Да».
— Ты помнишь, когда впервые пришел ко мне?
«Лишь несколько мгновений назад, Генерал».
— Для меня прошло сорок лет. Даже больше. Долгая жизнь. За это время могла бы возникнуть и прийти в упадок целая цивилизация.
«Я помню».
— Я лежал на поле боя после битвы при Ашере. Противнику повезло — он ранил меня в плечо, и я истекал кровью под звездами, среди камыша и вереска у моста. Наше первое поражение. Все могло им и закончиться. Республика умерла бы, не родившись. Но я сказал себе, что этому не бывать. Собрал всю волю в кулак и... А потом ты пришел ко мне. Сначала я решил, что сошел с ума.
«Ты действительно по-своему безумен. Поэтому мы и выбрали тебя».
— В глубине ваших пещер был город. Я не забыл. И мы заключили договор.
«Да. Я отдал тебе все силы. Я помог тебе изменить мир».
— Это так.
«Я предупреждал тебя, что этого будет недостаточно».
— Хватило на сорок прекрасных лет. Или около того.
«Время пришло, Генерал. Ты должен оказать нам услугу. Мы долго этого ждали».
— Слишком долго, я знаю.
«Возвращайся домой».
— Почему я?