Раскрутка
Шрифт:
– Эй! – Радченко потормошил истопника за плечо. – Просыпайся.
Истопник застонал громче, перевернулся на другой бок и затих.
– Вот черт! – Дима плюнул на земляной пол.
Сквозь дыры в крыше пробивается солнечный свет, в дальнем углу на ящике возле горящей керосиновой лампы устроился пожилой мужик с неряшливо стриженной, клочковатой бородой. Склонившись над мятой газетой, он силится прочитать текст. Человек одет в майку, разорванную на груди, и зимние подштанники с начесом, которые держатся на красных подтяжках.
Радченко привычно посмотрел на запястье руки, но часов на месте не оказалось.
– Федосеич, так меня тут кличут. – Мужчина с достоинством поправил подтяжки и протянул руку, на которой не хватало трех пальцев. – Вас привели, когда я уже спал. Я тут в бараке вроде дежурного. Или старосты. Подметаю и все такое. За территорией смотрю, ну, чтобы порядок был. По моей инвалидности и по возрасту другой работы не нашлось. А вы как тут оказались?
Радченко выложил свою историю. Мол, искал старого друга, который поселился где-то на лиманах. А в сумерках двое мужиков вышли из камышей, показали ствол и полный привет. До лагеря шли часа два, чуть не утонули. Потом оказались в этом бараке, легли на нары – и вот оно утро.
– Сунулся в рюкзак – а там блохи на аркане, – добавил Радченко.
– Это кто-то из начальства вещи ваши взял, – ответил Федосеич. – Ну, вроде как на проверку. Чтобы чего не вышло. А так тут ребята хорошие, работящие и тверезые. Потому как сухой закон. Им чужого не надо.
Радченко разглядел, что старик читает позавчерашние «Известия», в которые были завернуты его кроссовки. Федосеич перехватил взгляд и сказал:
– Я газет четыре месяца не видел. А про ботинки свои у начальства спроси. Бугор, ну, то есть начальник артели, строго наказал: как проснетесь, чтобы к нему в палатку шли. По одному. Поговорить хочет. Зовут его Таранов Василий Сергеевич. Мы промеж себя его Тараном зовем. Потому что мужик он дельный, умный и с характером. Хоть и строгий, но душу человеческую понимает. Спросит тебя, как, мол, и что. А ты честно ему и расскажи.
Радченко угостил Федосеича второй сигаретой и задал вопросы, вертевшиеся на языке. Старик вдыхал табачный дым, надолго задерживая его в груди, даже закрывал глаза от удовольствия. Он охотно объяснил, что тут находится коптильня рыбной артели «Меридиан». Есть на самом деле такая артель или нет ее – кто знает? Но рыбу на вездеходе привозят исправно. Люди, все двенадцать работяг, заняты в цехе целый день. Контингент разный, кто добровольно нанимается, ишачит все лето и осень за похлебку, а деньги получает под расчет в конце сезона. Есть и те, кого сюда пьяными привозят. Проспится человек – и на работу. Перевоспитываться трудом – это же на пользу, а не во вред. Кормят, постель, крыша над головой и свежий воздух. Чего еще для жизни надо? Только труд, труд и труд – больше ничего. Питание бесплатное. Вот только с куревом беда, вторую неделю не выдают.
Сам Федосеич тут второй сезон, в прошлом году, когда этот барак строили, циркулярка ему три пальца оттяпала. Но и в этом году его взяли вроде как ветерана, пострадавшего на трудовом фронте. Учли прежние заслуги. И работа не бей лежачего. Вечером рыбьи потроха надо вывалить в яму, утром прибраться, в обед миски расставить, а потом помыть. Короче, полный курорт. И с деньгами обещают в конце сезона не обидеть. Правда, путина только начинается, теперь дел сильно прибавится, но Федосеич никогда сачком не был.
– И тебе какая работа найдется, – он озорно подмигнул глазом, – я уж похлопочу, слово замолвлю. Ну, кому надо. Ты малый из себя здоровый. Такие на коптильне нужны. Без копейки не останешься. В ноябре, как путина кончится, все выдадут.
– Я вообще-то работу не ищу, – ответил Радченко.
– Не человек ищет работу, а работа ищет человека, – философски заметил старик и подмигнул другим глазом. – Я так тебе скажу: пока силы есть, от работы не бегай. Не бойся ее, пусть она тебя боится.
И склонился над газетой.
На скоростном лифте майор Девяткин и старлей Лебедев взлетели на последний, тридцатый этаж. Возле дверей их встретил молодой человек приятной наружности, одетый в спортивный клетчатый пиджак и светлые брюки. Представившись Павлом, парнишка провел гостей через лабиринт коридоров в огромную гостиную с видом на одну из главных магистралей Москвы. Хлопнул в ладоши и, когда появилась женщина в строгом платье, попросил принести гостям кофе. Павел сказал, что отец сейчас занят, придется немного подождать.
– Папочку кормят. – Молодой человек скривил губы в презрительной ухмылке. – Кормят с ложечки.
И, попрощавшись, ушел.
– Красиво жить не запретишь, – сказал старлей Лебедев, разглядывая мебель и картины на стенах. – Господи, и откуда у людей такие бабки? На помойке, что ли, находят?
– Поищи и ты. Авось повезет.
Девяткин, усевшись в кресло, обитое гобеленовой тканью, раскрыл блокнот с записями и пробежал взглядом по рукописным строчкам. Два дня он копался в архиве, сверяя географию гастролей Дунаевой с нераскрытыми заказными убийствами, совершенными за последние три года. Математика занятная.
Итак, Дунаева рассказала, что на гастролях в Саратове, состоявшихся в марте позапрошлого года, видела в сумке своего любовника пистолет с глушителем и запасную обойму. В то время, когда проходили гастроли, в городе застрелен предприниматель Рафик Осипян. Он вместе с водителем и сыном семи лет, как всегда по четвергам, возвращался из тира. Машина выехала с территории спортивного общества. Дорога узкая, слева частные гаражи, справа заросли кустарника. Убийца вышел на дорогу, когда его и машину разделяли метров тридцать. Он произвел четыре выстрела. Два в водителя, которого убил наповал первой же пулей. Машина продолжила движение, Рафик Осипян даже не успел пригнуться. Он получил одну пулю в грудь, а вторую в лоб. Ребенок, сидевший сзади, не пострадал. Но убийцу он не видел, вспомнить ничего не мог. На месте преступления нашли гильзы, из тел извлекли пули. Боеприпасы фирменные, «астра» испанского производства.