Расписной (Адрес командировки - тюрьма)
Шрифт:
– У тебя и впрямь «Спутником» наколото, – пробурчал старый кольщик. – Только Степняк иголками работает, да не тремя, а двумя! Картинку он на газете рисует, а потом сквозь нее колет, вот так-то, голубок!
– Как он работает – за то речи нет, – пожав плечами, сказал Вольф. – Я обсказываю, как он мне колол. Можем у других бродяг спросить, небось не я один такой.
На шконках зашевелились.
– Мне Степняк знак качества на коряге колол, как раз тремя иголками, – сказал один из арестантов. – И без всякой газеты.
– Во, слыхали? – Вольф улыбнулся и поднял палец.
– Ты
– Да того, что я срок сломал. Сделал ноги из зоны, три года не досидел.
– Э-э-э, голубок… Так давным-давно считали… Еще при Сталине. А потом сломанный срок отмечать перестали. Вот ведь какая закавыка!
Это было похоже на правду. Потапыч жил прошлым, все времена перемешались в его голове, и такую ошибку он вполне мог допустить.
– Подумаешь, закавыка! – хмыкнул Вольф. – Я когда на волю вырвался, никого не спрашивал – взял от радости и перечеркнул три года. Так что, теперь ты их к моему сроку добавишь? Давай у общества спросим!
Он обвел рукой вокруг, незаметно осматриваясь. Обстановка была спокойной, хотя он знал: один жест Пинтоса, и все вмиг изменится.
– Я тебе не прокурор, чтобы срок добавлять. А общество и так все видит и свое слово скажет. Пока ты ответ держи, – сказал Коляша и ткнул пальцем прямо в храм на могучей груди Вольфа. – Говоришь, Степняк тебе сразу все три купола наколол?
Ничего такого Расписной не говорил, в вопросе явно крылся подвох.
– Про купола у нас с тобой базара не было. Но колол сразу. Третья ходка – три купола. Коляша причмокнул губами и кивнул:
– Это и ежу понятно. Трехкупольный храм – регалка авторитетная. Только бывает, храм и по частям набивают. Кажный купол по новой ходке дорисовывают.
– И что с того?
–. Да то, что не в цвет у тебя выходит! – Корявый палец ткнул в звезду вокруг правого соска. – Вот здесь куполок-то у тебя перекрывается! Значит, звезду уже опосля набивали! А так не бывает потому как храм главней звезды!
На шконках зашумели. Пинтос прищурился. Очухавшийся и с трудом сидящий на полу Микула оживился.
– Я Верблюда заставил туфтовые парчушки с кожей срезать!
– Погодь! – остановил его Пинтос. – Тут другое, Тут не о мелочевке базар идет – об авторитетских регалках. Дело серьезное! Что скажешь, Расписной?
И снова в камере наступила звенящая тишина. От ответа Вольфа зависела его судьба. А что отвечать? Потапыч действительно начал с наиболее трудной фигуры и забыл про последовательность нанесения иерархических знаков. Теперь совершенно очевидно, что Потапыч допустил серьезную ошибку, или, если придерживаться блатного жаргона, «упорол косяк». Отвечать за этот косяк предстояло Вольфу.
– Пургу ваш Коляша метет! – возмущенно выкрикнул он. – Звезды мне еще по второй ходке набили! А храм по третьей! Кто там кого перекрывает?! У него уже зенки не видят ни хера! Пусть все честные бродяги сами позырят!
Лучшая защита – это нападение. «Если что – при буром! – говорил Потапыч. – Там это проходит…» К тому же определить на глаз, какая из татуировочных линий нанесена
– Нет, ты сам глянь, Пинтос! Да кто хочет подходите!
Пинтос нехотя наклонился, поводил рукой по татуированной коже, крякнул.
– Тут и впрямь не разберешь, – недовольно пробурчал он. – Только я кольщиком тридцать лет не был, а Коляша был. Потому общество ему и верит.
– А чему тут верить? – продолжал переть буром Вольф. – Что, меня менты раскрасили и наседкой в хату запустили? А чего высиживать-то в пересылках? Да и у кого из вас за душой такие громкие дела, чтобы мне шкуру портили?
Тишина из напряженной стала растерянной.
– И потом, разве я к вам пришел? Нет, вы меня сюда вызвали! Разве я что-то выпытывал? Нет, все только меня расспрашивают! Вот пусть Микула скажет – кому я хоть один вопрос задал? А?!
– Нос в чужую жопу он не совал, это верно, – нехотя подтвердил Микула.
– Вот так! Кто мне конкретную предъяву сделает? – Вольф резко развернулся. Три торпеды снова взяли его в полукольцо, теперь руки они держали за спиной, выжидающе глядя на смотрящего. Дело близилось к развязке.
В филармонии было жарко. Никому не известные гастролеры кривлялись «под фанеру» на пропыленной эстраде. Страдающие избыточным весом провинциальные красавицы, изящно кривя губки, дули себе в Декольте, некоторые обмахивались веерами. Резко пахло потом, лосьонами и духами.
Лейтенант Медведев зевнул – третий раз за сегодняшний вечер – и в очередной раз покосился на чеканный профиль сидящего слева полковника Старцева.
Начальник Владимирской тюрьмы лично опекал настырного комитетчика и организовывал ему культурную программу: то приглашал в гости, то парил в баньке, то водил в кино. Это аксиома для любого руководителя: проверяющего надо держать поближе к себе и всячески ублажать. Компанию дополняли дородная блондинка – супруга полковника и похожая на нее, только рыжая, младшая сестра, которая еще не успела выйти замуж. Последнее обстоятельство ненавязчиво, но несколько раз довели до тоскующего в командировке лейтенанта.
Медведев на сестру не реагировал и от спиртного отказывался, чем пробуждал в Старцеве самые худшие подозрения. Обычно проверяющие ведут себя не так… Вполуха слушая репризы конферансье и делая вид, что не замечает зевков столичного гостя, полковник в очередной раз ломал голову: чем вызван столь пристальный и замаскированный интерес КГБ к Владимирской тюрьме? С чего это вдруг офицер центрального аппарата сидит здесь уже неделю, задает какие-то странные, не связанные между собой вопросы, читает карточки заключенных, без видимых причин и какой-либо системы перебрасывает их из камеры в камеру? Зачем он часами ходит по длинным вонючим коридорам режимного корпуса и подолгу наблюдает в смотровые глазки за камерной жизнью? Почему в свободный вечер, отказавшись от соточки коньяка в буфете, напряженно ерзает в мягком кресле?