Распутник

Грин Грэм

Сам Рочестер также на протяжении всего боя держался отважно. Некий «человек чести» сообщил Бернету, что «слышал, как лорд Клиффорд, находившийся на том же корабле, что и Рочестер, говоря о его поведении в бою, не жалел самых высоких слов».

Бесславное поражение английской флотилии оказалось первым эпизодом в жизни Рочестера, о котором до нас дошел его собственный письменный отчет, и опять-таки первым, нашедшим отображение в его поэзии, причем сами эти стихи подтверждают рассказ Бернета о сверхъестественном предчувствии и «пожизненном разочаровании». Религиозное воспитание, полученное Рочестером, вошло в конфликт с его стихийным атеизмом, этот духовный конфликт стал всеобъемлющим и сформировал в юноше поэта. Все его прежние литературные опыты были, скорее всего, пробой пера или в лучшем случае шутливыми экспромтами, а со времени сражения при Бергене он вступил на поэтическое поприще. 3 августа он написал матери «с норвежского побережья среди скал на борту "Возмездия"» прочувствованное письмо, осторожно подбирая слова, чтобы не задеть ее религиозных чувств:

Мадам!

Надеюсь, Вашей светлости трудно будет поверить в то, что небрежение, а вовсе не катастрофическая нехватка времени помешали мне написать Вам раньше. Не знаю никого, кто имел бы большую причину выразить свой

долг Вашей светлости, чем я… Чего только не произошло с тех пор, как я в последний раз писал Вашей светлости. Мы получали множество сообщений о де Рюйтере и Ост-индском флоте, но ни одно из них не находило подтверждения до тех пор, пока, в самом начале месяца, нам не донесли о примерно тридцати кораблях, идущих под парусами в норвежский порт Берген, принадлежащий датской короне. Сам по себе этот порт слишком мал, чтобы в его гавань смогли зайти крупные корабли, поэтому лорд Сэндвич послал двадцать небольших фрегатов под командованием одного из вице-адмиралов, сэра Томаса Теддемана, чтобы запереть вражеский флот и захватить его. Мое желание отличиться на службе королю не имело права разминуться с такой возможностью, поэтому я вызвался добровольцем; простившись с лордом Сэндвичем, мы вышли в море тринадцатого числа в шесть часов вечера и уже на следующий день были в Крачфорте (в 15 лигах севернее Лондона), не обойдясь в пути без опасности кораблекрушения, потому что (даже если отвлечься от рифов, которые здесь, по словам мореходов, коварнее, чем где бы то ни было) нам пришлось встать на якорь в гавани, где с трудом разместились бы и семь кораблей, тогда как у нас их было все двадцать, так что мы едва не налетели друг на друга и не разбились вдребезги, что означало бы, помимо всего прочего, неизбежные поиски спасения на тех же рифах. Однако, Божьей милостью, все обошлось — единственно Ею, ибо люди помочь друг другу были бы бессильны; мы заночевали там и на следующий день, ровно в двенадцать, взяли курс на Берген, полные надежд и упований, загодя деля между собой богатую добычу из каравана купеческих судов (кто вез из Индии алмазы, кто пряности, кто шелка; меня же в первую очередь интересовали сорочки и золото, ибо и в том, и в другом я испытываю великую нужду), иначе говоря, шкуру неубитого медведя. Далее, мы получили письмо от губернатора [Бергена], чрезвычайно учтивое и проникнутое готовностью услужить; мы ответили ему, послав гонцом мистера Монтегю; тем же вечером обмен посланиями состоялся еще раз семь, а то и все десять, только всё это ничего не значило, кроме пустых проволочек. Окончательно стемнело, и нам не оставалось ничего другого, кроме как дожидаться рассвета. Меж тем голландцы за ночь переправили с кораблей более двухсот орудий, установив их в датских фортах и на крепостных бастионах, и таким образом взяли нас в полукольцо между городом и собственным флотом. Бесплодный обмен посланиями продолжился — и на протяжении всего этого времени голландцы трудились над укреплением собственных позиций; осознав это, мы прервали явно несвоевременную праздность и в пять часов, подняв боевые штандарты, открыли огонь по голландским кораблям, которые немедленно ответили тем же, причем их пальба была поддержана из фортов и с крепостных бастионов самого города. Тогда мы принялись обстреливать и их — и довольно скоро выбили из одного из самых мощных фортов три, а может и четыре, тысячи человек, которые до той поры лениво постреливали в нашу сторону. Однако крепостные бастионы подавить было невозможно: за толстыми стенами стояли многочисленные мощные орудия как голландские, так и датские, и вели по нам такой интенсивный огонь, что всего за три часа мы потеряли около двухсот человек, включая шестерых командиров кораблей; якорные цепи оказались сорваны, и нас понесло по ветру, который дул нам в лицо с такой силой, что мы не смогли пустить в ход зажигательные бомбы, которые в противоположном случае безусловно сделали бы свое дело; поэтому мы ушли в море, разнеся в щепки весь город и не потеряв при этом ни единого корабля. Сейчас мы дрейфуем, дожидаясь перемены ветра, которая позволила бы нам применить зажигательные бомбы и положить тем самым конец всей битве. Мистера Монтегю и брата Томаса Уинхдема убило одним пушечным выстрелом буквально рядом со мною, но Всемогущий Господь уберег меня и от малейшей царапины. Мадам, Вам наверняка наскучил мой рассказ, за что я и прошу у Вашей светлости прощения.

Ваш глубоко преданный сын

Рочестер.

Я старался держать себя воистину зрелым мужем, но, вопреки собственной воле, мне пришлось взять денег взаймы.

Прочитав это письмо, можно подумать, что в битве при Бергене победили англичане. Клиффорд, докладывая Сэндвичу, выразился честнее: «Орешек оказался нам просто не по зубам». Да и сам Рочестер через десять лет предложил более достоверную, хотя все же, мягко говоря, неточную версию происшедшего в «Истории безвкусицы»:

При Бергене хорош был план Разбить голландский флот; Не будь предательства датчан, Не будь коварных вод, Была б их сила где? — В Европе? — Куда уж им! — В п.зде и в жопе!

Интересно, как Рочестер, видевший воочию смерть двух друзей в бою, воспринял изысканно-ироническое описание морского сражения, опубликованное Джоном Драйденом в «Annus Mirabilis»?

Кого пристукнуло фигуркой из фарфора, Кого — ароматической свечой.

18 августа, согласно дневнику Сэндвича, потрепанная флотилия воссоединилась с основными силами флота под Фламборо-Хед. «Примерно в 11 часов подошли корабли сэра Томаса Теддемана, и к нам на борт поднялись сам Теддеман, сэр Томас Клиффорд, лорд Рочестер и остальные. Я отправил Клиффорда к королю и герцогу с полным отчетом о проделанной кампании».

Четырехдневная битва; адмирал де Рюйтер [27]

«Проделанная кампания» обернулась полным пшиком. И дело было не только в фиаско при Бергене; ведомый де Рюйтером флот, возвращению которого в Голландию и должен был воспрепятствовать Сэндвич, окончательно ускользнул от него и благополучно бросил якорь у берегов континентальной Европы. Возвращение прославленного адмирала воодушевило голландцев не в меньшей мере, чем это могла бы сделать одержанная победа. Пепис узнал о происшедшем 19 числа — и не исключено, что его письмо Рочестеру, отправленное с оказией (Клиффорд возвращался к Сэндвичу с августейшей реакцией на «полный отчет»), порадовало того не меньше, чем огорчил королевский разнос адмирала. Надежды на брак с богатой наследницей вновь становились реальностью! Потому что, проведя в Лондоне всего четыре дня, лорд Хинчингбрук заболел оспой. «Бедняга! — написал Пепис. — Только прибыл из Франции и сразу же заболел. Да еще такой хворью! Как ему теперь показаться на глаза своей возлюбленной?»

27

Золотой медальон Кристофера Адольфсона 1666 г. Британский музей.

Главной целью для Сэндвича стало достижение хоть какого бы то ни было успеха, чтобы не столько прервать, сколько сбалансировать унылую череду неудач. Его единственная надежда заключалась в том, чтобы перехватить голландский флот на пути из Бергена в Голландию. Де Рюйтер не боялся боя в открытом море и, напротив, сам искал его, но тут, впервые за всю войну, сама природа сыграла на руку англичанам. Буря изрядно потрепала голландский флот и погнала корабли, разрозненные и небольшими группами, к голландскому берегу. Уже 5 сентября Сэндвич получил возможность написать королю о первом, пусть и не слишком значительном, успехе, а 12-го он доложил о победе, способной уравновесить поражение при Бергене. Из бухты Сол-Бэй он написал, что натолкнулся на восемнадцать голландских парусников и захватил большую часть из них — четыре военных корабля, несколько купеческих судов и несколько грузовых с боевой амуницией и припасами продовольствия. Два неприятельских корабля сгорели, причем подожгли их, похоже, сами голландцы. Тысяча человек была взята в плен. Единственной же достойной упоминания королю потерей англичан стала гибель капитана Ламберта. В конце письма Сэндвич сообщил, что только что встретил сорок кораблей противника, однако уклонился от боестолкновения по погодным условиям (надвигался шторм) и ввиду чрезмерной близости голландского побережья (всего восемь или девять лиг). На якорь он собирался стать флотом в составе восьмидесяти боевых кораблей и купеческих судов, включая два с ост-индскими и еще несколько — с другими трофеями. И, уже завершая письмо, Сэндвич особо выделил лорда Рочестера, проявившего отвагу и предприимчивость и сумевшего принести общему делу немалую пользу.

2

Рочестер вернулся в Англию на самом пике чумы. В третью неделю сентября эпидемия унесла чуть ли не семь тысяч жителей Лондона. Из охваченного чумой города бежали все, кто мог; здесь остались лишь голытьба, которой просто некуда было деваться, несколько совестливых официальных лиц, вроде Пеписа, жующий табак старый солдат Монк, теперь уже герцог Альбемарль, которого ничто не брало, — и больные. Все умирали или ждали смерти; вымерли, можно сказать, сами улицы. 27 июля двор переехал из Хемптон-Корта в Солсбери, чума пошла следом; двор перебрался в Уилтон, а затем в Оксфорд. 16 сентября, уже из Сент-Джайлза близ Оксфорда, Карл ответил на письмо Сэндвича: «Я не мог поблагодарить вас за первые радостные известия в письме от пятого числа, потому что не знал, где вы находитесь, и вот лорд Рочестер доставил мне ваше письмо от двенадцатого — с отчетом о уже второй победе над голландцами…» Поскольку двор находился в Оксфорде, можно предположить, что Рочестеру удалось в конце года заехать повидаться с матерью и навестить собственное имение Эддербери. Его ратные подвиги перевесили недавнее бесчестье, причем с лихвою. 31 октября король пожаловал ему семьсот пятьдесят фунтов — скорее всего, на покрытие долгов, сделанных во время службы на флоте. Но это наверняка было и признанием его заслуг в битве при Бергене, потому что одновременно с денежной выплатой Рочестеру в рыцарское достоинство был возведен Чарлз Арбор, служивший вместе с ним на «Возмездии».

В Оксфорде шел пир во время чумы. В ноябре Пепису сообщили, что «между королем и герцогом Йорком имеются серьезные трения, и все только и говорят об их бесчисленных любовных похождениях: герцог отчаянно влюблен в мисс Стюарт. Мало того, герцогиня завязала бурный роман со своим новым конюшим Генри Сидни, не прервав отношений и с прежним — Гарри Сэвилом, — так что только Господу ведомо, чем все это закончится». А в Лондоне, где в отсутствие двора стало в этом смысле скучновато, мальчишки открыто горланили на улице похабные куплеты: «Без леди Каслмейн король совсем не ту сыграет роль» и «Королевству не бывать, пока она не ляжет спать». Все это, на взгляд Рочестера, разительно отличалось от штормов в Северном море, опасностей Бергена и тревожных мыслей о промысле Божьем.

Двор вернулся в Лондон в феврале 1666 года (чума к этому времени почти сошла на нет), и уже в марте Рочестера назначили королевским постельничим. Обязанности постельничего описывает Делон:

Постельничие, старшего из которых называют подающим мантию, тогда как остальных — подающими тот или другой из прочих предметов королевского туалета, — имеют честь и обязаны присутствовать при утреннем пробуждении короля и поддерживать заведенный порядок в опочивальне. Постельничие, как правило, принадлежат к высшей английской знати. Они поочередно дежурят в королевской опочивальне, проводя по целой неделе из ночи в ночь на кушетке в углу покоев, и в отсутствие подающего мантию по необходимости подменяют его. Дежурят они также на приватных трапезах короля, когда удаляют лакеев и слуг. Жалованье каждого из постельничих составляет тысячу фунтов.

Должность постельничего при Карле II не была пустой, пусть и почетной формальностью, в которую она превратилась в последующие царствования. Король продуманно назначал постельничими своих личных друзей, членов «развеселой шайки-лейки» [28] , ибо постельничий становился носителем более чем конфиденциальной информации. Назначение Рочестера свидетельствует о том, что он уже изрядно сблизился с королем. Но Рочестер был еще слишком молодым человеком, чтобы предпочесть кутежи приключениям и опасностям, — и уже летом 1666 года, не предупредив никого из близких о своих планах, он вновь отправился во флот — на сей раз в Ла-Манш, под начало к сэру Эдуарду Спрэггу, «веселому человеку, славно поющему славные песни», который, вопреки своей репутации бесстрашного воина, потерпел фиаско, посватавшись к соседке Пеписа, «некоей вдове по имени миссис Холлуорти, которая, будучи женщиной богатой, умной и веселой, отвергла его притязания не только без раздумий, но и с презрением, какого доселе никто не видывал».

28

Так их современник поэт Эндрю Марвелл назвал компанию «либертенов» из ближайшего окружения короля, в которую входили Рочестер, лорд Дорсет, сэр Этеридж, сэр Сэдли и др. Позднейшие историки окрестили их «придворными остроумцами».