Расщелина
Шрифт:
— Это очень серьезно. Где мы можем поговорить?
Я знал, что Лолла в доме мигом переместится к окошку, а здесь рядом сидел, привалившись к стене, старый раб. Мы прошли к фиговому дереву. Тут нас вряд ли кто-нибудь мог подслушать.
— Дорогой, ну до чего же ты неосмотрителен, весь город только и говорит, что о нашем новом доме. Даже думать об этаком сейчас безумие. — Я любовался своей милой женой, хотя и не мог вспомнить, когда видел ее столь возмущенной. Юлия всегда прелестна, даже, как оказалось, когда собирается закатить сцену.
— Но, Юлия, позволь, как может весь город кипеть слухами о доме, о котором было лишь вскользь упомянуто в нашей беседе с Феликсом?
Она
— Кажется, я понимаю, где корни этих слухов.
Отец мой освободил в свое время двоих любимых рабов. Один из них сейчас торгует требухой в портовой лавчонке, другой — мясными пирогами в гладиаторском квартале. Оба дружны с нашими рабами. Феликс, прибыв в городской дом несколько дней назад, наверняка обмолвился, что хозяин замышляет построить дом, и вот результат.
— Об этом все болтают. Поверь, это не самый мудрый твой поступок. — Юлия частенько — с иронией, а иногда и всерьез — называла меня «мудрым мужем».
Я объяснил супруге, насколько слухи раздуты, искажены и преувеличены, растолковал, что все это воздушные замки, построенные на основании пустячка.
— Ничего себе пустячок! — воскликнула она и пугливо огляделась. Затем обняла меня жестом любящей жены, жестом вполне естественным, если бы не его редкость, которая, конечно же, обратила бы на себя внимание любого наблюдающего раба. — Слушай, слушай внимательно. Опомнись. Ты забыл, в какое время мы живем? — горячо зашептала Юлия прямо мне в ухо. — Ты у нас мечтатель, может, ты и вправду не понимаешь. — И она начала перечислять мне имена известных людей, дома, имения, стада, серебро и золото которых конфисковал наш последний тиран. — Хочешь подарить дом Нерону? — завершила жена перечень именем, выдохнутым так тихо, что его можно было лишь угадать. — Он свирепеет с каждым днем. Пойми своей дурной старой головой, что начало строительства — приглашение к грабежу. — Юлия разжала объятия и принялась разглаживать мою помявшуюся тогу. Вынула серебряный гребень, расчесала мне волосы. Давно не видел я ее лица столь близко. Воспользовался случаем поискать в лице отпечатки распущенной жизни, которую она вела. Следов немного, лишь морщинки вокруг глаз. — Услышав вчера в городе эти толки, я решила, что пора тебя предупредить.
— А кто это обсуждает? — Вопрос излишний. И так ясно кто.
— Будь осторожна, Юлия, — прошептал я.
Она кивнула и улыбнулась.
— Спасибо. Иногда ты бываешь совсем старый дурачок, — прошептала Юлия и слегка меня встряхнула.
— Нигде, кроме как в моей голове, этот дом ничем не отмечен, — еще раз заверил я жену.
— Лучше скажи этой дуре Лолле, что ты хотел строить дом, да Феликс говорит, что ручей летом почти пересыхает. Нет-нет, не это. Лучше скажи, что денег нет, жаль, придется подождать годик-другой… третий… — Голос ее опять почти замер. — Не вечен же этот…
Она отступила на пару шагов.
— Да, подзапустила я тебя. Что это за безобразие! В следующий раз я привезу тебе новую тогу.
— Надеюсь, недолго ждать придется, — улыбнулся я, и она рассмеялась полудразнящим, полуупрекающим смехом.
Хочется думать, что Юлия иногда жалеет, что я для нее слишком стар. После всей этой дряни, с которой она проводит дни и ночи там, в их дворцах и имениях… Конечно, ей хотелось бы освежить себя контактом с порядочным человеком… Так мне думалось. Рука в руку мы с Юлией прошли к дому. Из окошка высунулась физиономия Лоллы.
— Вечно одна и та же песня, дорогой. Как только я хочу попросить у тебя денег, так у тебя пусто, — тоном упрека, надув губы, заныла Юлия. — А, Лолла, давно тебя не видела… — И еще громче: — Ты никогда не думаешь о последствиях. Надо было спросить меня. Уж я бы ни за что не посоветовала отправлять деньги с фессалийским рейсом. Судно затонуло со всем грузом, экипаж еле спасся.
Я проводил жену к наружной двери, возле которой ее ждали носилки-стул с рабами-лектикариями. Мы обменялись улыбками заговорщиков, и стул закачался над мостовой, удаляясь. Итак, к вечеру слухи о моей крайней бедности должны наводнить город. Я прошел в кабинет, вспоминая слова Юлии. Значит, таково ее мнение о «мудром муже»… Что ж…
Марона всегда читала Хорсе нотации, как ребенку. Кто их знает, может, он и в действительности был ее сын. Женщины никогда с мужчинами иначе и не разговаривали. Все время грызня да ругань. Да и как с ними иначе-то? Вот, мальчики погибли в схватке. Марона прибыла, естественно, во гневе праведном, набросилась на вождя. Они, мужчины, оставляют годы труда — роды, выхаживание, выкармливание, воспитание — женщинам, не интересуясь детьми, пока те малы, а потом забирают выросшего ребенка, хлоп — и нет его. Мгновенно перечеркнуты многие годы упорных трудов.
В наши дни от римских матрон публично таких речей не услышишь. Они восхваляют успехи своих сыновей на полях сражений. Ни разу я не слышал упреков такого рода, что, мол, вот, растили-растили, чтобы потом в легион, под вражьи мечи да стрелы… Но келейно римским мужьям подобное выслушивать приходится, в этом я тоже имел случай неоднократно убедиться.
— На чьем горбу эта неблагодарная работа? — кипятилась Марона. — Уж, конечно, не на вашем. Вы стараетесь от малых детей как можно дальше держаться.
Здесь уместны некоторые пояснения. Лет в семь, а то и раньше, мальчики пускались в лес на поиски Хорсы. Так продолжалось настолько долго, что можно было это явление объявить традицией. Между берегом и лесным поселением существовала тропа, обходящая болота и топи. Тропа достаточно безопасная, если ребенок не следовал по ней в одиночку. Женщины всегда путешествовали группами, детей сызмальства приучали к той же мысли. Однако много в лесу зверья хищного, и не один пацан, пустившийся в путь без сопровождающих, пал жертвой хищников. Марона нападала на Хорсу, требуя от него, чтобы он положил конец этому бегству тайком, чтобы он обеспечил безопасность детей, дабы избежать ненужных жертв… Хорса и его люди лишь смеялись. То, что она тут молола, обличало ее полное невежество в отношении как мальчиков, так и мужчин, их внутреннего мира. Разумеется, пацаны должны сбегать из переполненных пещер, где сплошные визг, плач да сопли, должны покидать их тайком, иначе весь смысл пропадает.
— Что тут объяснять? Неужто не ясно? — удивлялся Хорса и называл Марону дурой.
Малыши, которые чувствовали себя взрослыми, покинув материнский берег, отправлялись «в деревья». На берегу деревьев, почитай, вовсе не росло. Прибытие группы мальчиков, сбежавших из-под опеки мамаш, — прекрасное зрелище. Сами они с восторгом осматривались на большой поляне между двумя стенами деревьев. Лазить по деревьям — их любимое занятие. Леса покрывали весь остров, если это был остров, за исключением площадей, занятых болотами да топями. На деревьях к тому же безопасней. Не все хищники с легкостью могли по ним прыгать. Взрослые жили на земле. Сообщалось о некоторых группах мужчин, живущих исключительно на деревьях, но к племени Хорсы это не относилось.