Рассечение Стоуна
Шрифт:
Я тщательно вытер руки и взял закладку. Зря я ее отдал, ей полагалось бы находиться в банковском сейфе, а не на ресторанном столике. Закладка была моим талисманом во время бегства из Эфиопии, о котором он ничегошеньки не знал. Я прочел последние строки: «Прилагаю мое письмо к тебе. Прочти немедленно. СМДП» – и посмотрел на Стоуна.
Тот беспокойно пошевелился и сглотнул.
– Мэрион. Эта закладка… по всей видимости, она была в книге?
– Да. Книга у меня.
Он застыл, судорожно сжал руки.
– А ты… Можно спросить…
низко, колени под подбородком.
– Я думал, письмо у тебя.
– Нет! – воскликнул он с такой силой, что Анна обернулась.
– Очень жаль, – произнес я, сам хорошенько не понимая, чего мне жаль. – Я думал, ты взял письмо с собой, а книгу с закладкой оставил.
Лицо его, еще минуту назад полное надежды, потухло.
– Я почти ничего с собой не взял. Ушел из Миссии в чем был, прихватил из кабинета пару мелочей, и все. И не вернулся.
– Я знаю.
Услышав это, он съежился, и меня кольнула совесть. Неудивительно, что он старался не говорить со мной о прошлом. Ничто не может так разбередить сердце, как хорошо подобранные слова затаившего обиду сына. Если только я был в его глазах сыном.
– Но палец ты захватил? – напомнил я.
– Да… и больше ничего. Он был у нее в комнате.
– Извини, но письма у меня нет.
– А закладка? Как она к тебе попала?
Я вздохнул. Анна подала нам кофе. Маленькая чашечка без ручки, казалось, никак не соответствовала масштабу того, что я собирался ему рассказать.
– Мне пришлось срочно бежать из Эфиопии. Меня разыскивали власти. Было подозрение, что я причастен к нападению на самолет «Эфиопских Авиалиний», что я сочувствую борцам за освобождение Эритреи. Помнишь свою служанку, Розину? Среди террористов была ее дочь, Генет. Розина умерла, кстати сказать. Повесилась. Он напряженно слушал.
– Розина и Генет… – продолжал я. – Достаточно сказать, что у меня был всего лишь час, чтобы убраться из города. Я перелез через стену Миссии, успел попрощаться с Хемой, матушкой, Гебре, Алмаз и с братом Шивой… – Я споткнулся. – С Шивой, твоим сыном…
Стоун сглотнул. Забыл, что ли? Так я напомню. Ничего, что больно.
– Моим сыном… – выговорил он.
– Твоим сыном. Хочешь на него посмотреть? (Он кивнул.) Погляди в зеркало у себя за спиной.
Он помедлил, словно раздумывая, не шутка ли это, повернулся. Наши глаза встретились в зеркале. Я даже испугался, никак не думал, что это будет таким глубоко личным.
– Какой он из себя? – спросил Стоун, не отрывая взгляда от зеркала.
Я покачал головой. Опустил глаза. Он повернулся ко мне.
– Шива… он совсем другой. Он – гений. Не такой, как все. Школа его бесит. На экзамене он никогда не ответит на вопрос, как требуется, и не потому, что не знает… Просто он не понимает, что надо жить по общепринятым правилам. Но медицину, особенно гинекологию, он знает лучше меня. Он работает
Стоун и сам мог бы все это легко разузнать, если бы поинтересовался. Сейчас интерес появился.
– Мальчишками мы с Шивой были очень близки. Стоун смотрел на меня, не отрываясь. Ну как я расскажу
ему подробности того, что произошло? Я ни с кем никогда не делился. Только Шива и Генет в курсе.
– Он и Генет нанесли мне такое оскорбление, которого я не в силах простить…
– Что-нибудь связанное с захватом самолета?
– Нет, это случилось задолго до того. Во всяком случае, я до сих пор очень зол на него. Но он мне брат, брат-близнец, и когда у меня оставался всего час, чтобы убраться из города, когда пришла пора прощаться с Шивой… нам с ним было очень нелегко.
Вдруг оказалось, что самообладание меня покинуло. Не хватало еще разрыдаться перед Томасом Стоуном. Я со всей силы ущипнул себя за ногу.
– На прощанье Шива подарил мне две книги. Одна из них была «Анатомия» Грея – самое ценное его имущество. Он с ней не расставался. А вторая – твоя книга, а в ней – закладка. Не знаю, как и когда он ее заполучил. Сам я понятия не имел, что ты написал книгу. Вряд ли ее часто открывали, не думаю, что Шива ее прочел, а если и заглядывал в нее, то уж точно реже, чем в Грея. Закладку он, наверное, видел. Но надо знать Шиву Он не станет любопытствовать по поводу какой-то там закладки или письма. Он живет настоящим. Откуда у него книга и почему он передал ее мне, я не в курсе.
Стоун молчал, глядя на пустой плетеный стол, разделяющий нас, и на лице у него была такая боль, что я не выдержал.
– Я спрошу его, – предложил я. Узнать бы мне все, что знает Томас Стоун. – Обязательно спрошу.
Стоун пребывал где-то далеко. Когда он поднял на меня глаза, я понял, как глубоко его горе, даже радужная оболочка как будто потемнела, хотя, по идее, не может менять цвет; понял, что почти мистический ореол, окружавший знаменитого хирурга, – целеустремленность, самоотдача, мастерство – не более чем внешняя оболочка, самим же хирургом и созданная. Только получилась у него тюрьма. Стоило ему перейти от профессионального к личному, как тут же являлась боль.
Он заговорил усталым, надтреснутым голосом:
– Я думал, письмо у тебя, а ты считал, что оно у меня…
– А о чем письмо, как ты думаешь?
– Хотел бы я знать. Правую руку бы отдал…
Минуло несколько месяцев со дня нашей первой встречи. Ярость, которую мне полагалось испытывать, пошла на убыль. То, что он рассказал мне о своем детстве, о смерти матери, тронуло меня… я бы простил его, но, судя по всему, время еще не пришло. Ведь Шиву я так и не простил, что тут говорить о Томасе Стоуне! Даже если бы прощение совершилось, я бы ему не сказал. Но у нас с ним еще оставались незавершенные дела.