Расшифрованная «Белая Гвардия». Тайны Булгакова
Шрифт:
Надо признать, что нелюбовь Михаила к новому мужу матери не разделялась его братьями и сестрами. Например, брат Николай 16 января 1922 года писал матери из Загреба, куда занесла его судьба вместе с остатками армии Врангеля: «После довольно бедственного года, проведенного мною в борьбе за существование, я окончательно поправил свои легкие и решил снова начать учебную жизнь. Но не так легко это было сделать: понадобился целый год службы в одном из госпиталей, чтобы окончательно стать на ноги, одеться с ног до головы и достать хоть немного денег для начала тяжкого в нынешние времена учебного пути. Это была очень тяжелая и упорная работа: так, например, я просидел взаперти 22 суток один-одинешенек с оспенными больными крестьянами, доставленными из пораженного эпидемией уезда. Работал в тифозном отделении с 50 больными, и Бог меня вынес целым и невредимым. Все это смягчалось сознанием, что близка намеченная цель. И, действительно, я скопил денег, оделся, купил все необходимое для одинокой жизни и уехал в Университет (Загребский), куда меня устроил проф. Лапинский по моим бумагам. Сначала работал, сколько сил хватало, чтобы показать себя. Теперь я освобожден от платы за нравоучение и получаю от Университета стипендию, равную 20–25 рублей мирного времени. Половину этого (или немного менее)
Милый, добрый Иван Павлович, как я счастлив сознанием, что Вы стали близким родным человеком нашей семье. Сколько раз я утешал себя мыслью, что Вы с Лелей поддержите мою добрую мамочку, и все волновался за Ваше здоровье. С Вашим образом у меня связаны самые лучшие, самые светлые воспоминания, как о человеке, приносившем нашему семейству утешение и хорошие идеи доброго русского сердца и примеры безукоризненного воспитания.
На словах мне трудно выразить все то, что Вы сделали маме в нашей трудной жизни, нашей семье и мне на заре моей учебной жизни. Бог поможет Вам, дорогой Иван Павлович».
После смерти отца Булгаков ощущал себя старшим мужчиной в семье. В автобиографическом рассказе «Красная корона» мать не случайно обращается к главному герою: «Ты старший, и я знаю, что ты любишь его. Верни Колю. Верни. Ты старший». Иван Павлович же, по мере сближения с матерью, грозил занять его место и, очевидно, вызывал симпатию младших братьев и сестер. Возможно, именно в этом крылась главная причина неприятия Михаилом нового мужа матери.
Но вернемся к истории первого булгаковского романа. Рукопись «Белой гвардии» не сохранилась. Как говорил Булгаков своему другу П.С. Попову в середине 20-х годов, «Белая гвардия» была задумана и написана в 1922–1924 годах. По свидетельству перепечатывавшей роман машинистки И.С. Раабен, первоначально роман задумывался как трилогия, причем в третьей части, действие которой охватывало весь 1919 год, Мышлаевский оказывался в Красной Армии, как Рощин из «Хождения по мукам» Алексея Толстого. Не исключено, что здесь у мемуаристки слились образы Мышлаевского и Рощина, причем Мышлаевского из пьесы «Дни Турбины», где герой, имея в виду предстоящую мобилизацию в Красную Армию, с удовлетворением замечает, что будет служить в русской армии. Думаю, что на самом деле Булгаков все-таки не собирался делать столь симпатичного героя красным, тем более что его прототип благополучно эмигрировал.
Отрывок из ранней редакции романа «В ночь на 3-е число» был опубликован в берлинской газете «Накануне». Не исключено, что под «Алым махом» подразумевалось общее наступление Красной Армии, начавшееся в конце 1918 года, после германской капитуляции, и завершившийся в конце 1919 – начале 1920 года разгромом Вооруженных сил Юга России. В качестве возможных названий романов предполагавшейся трилогии в воспоминаниях современников фигурировали «Полночный крест» и «Белый крест». В обоих случаях, очевидно, имелся в виду электрический крест на памятнике Святому Владимиру, возникающий в начале и в конце романа и символизирующий вечные христианские ценности, сохраняющиеся, несмотря на все бури и кровопролитие.
В фельетоне «Самогонное озеро», появившемся в 1923 году, Булгаков так отозвался о «Белой гвардии»: «А роман я допишу, и, смею уверить, это будет такой роман, от которого небу станет жарко…» Однако во второй половине 20-х годов в беседе с П.С. Поповым писатель назвал «Белую гвардию» романом «неудавшимся», хотя «к замыслу относился очень серьезно». А в автобиографии, написанной в октябре 1924 года, Булгаков зафиксировал: «Год писал роман «Белая гвардия». Роман этот я люблю больше всех других моих вещей». Но Булгакова мучили сомнения насчет литературных достоинств романа. В дневниковой записи в ночь на 28 декабря 1924 года он зафиксировал их в дневнике: «Роман мне кажется то слабым, то очень сильным. Разобраться в своих ощущениях я уже больше не могу». А 5 января 1925 года записал: «Ужасно будет жаль, если я заблуждаюсь и «Белая гвардия» не сильная вещь».
Что ж, наверное, по сравнению с «Мастером и Маргаритой» «Белую гвардию» можно признать романом не до конца удавшимся. Но и современники и в еще большей степени потомки справедливо считали роман одним из лучших романов о Гражданской войне и едва ли не единственным, где события показаны объективно и в изображении и белых, и большевиков нет никакой карикатурности.
Из-за того что в СССР роман «Белая гвардия» так и не был опубликован полностью, а зарубежные издания конца 20-х годов были малодоступны на родине писателя, он не удостоился особого внимания прессы. Правда, известный критик Александр Воронский в конце 1925 года успел назвать «Белую гвардию» произведением «выдающегося литературного качества», за что в начале 1926 года получил резкую отповедь главы Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП) Леопольда Авербаха в рапповском органе – журнале «На литературном посту». В дальнейшем постановка по мотивам романа «Белая гвардия» пьесы «Дни Турбиных» во МХАТе осенью 1926 года переключила внимание критики на это произведение, и о самом романе забыли. Вместе с тем существовала и высокая оценка «Белой гвардии» авторитетным современником. Поэт Максимилиан Волошин пригласил Булгакова к себе в Коктебель и 5 июля 1926 года подарил ему акварель с примечательной надписью: «Дорогому Михаилу Афанасьевичу, первому, кто запечатлел душу российской усобицы, с глубокой любовью…» Тот же Волошин в письме издателю альманаха «Недра» Н.С. Ангарскому (Клестову) в марте 1925 года утверждал, что «как дебют начинающего писателя «Белую гвардию» можно сравнить только с дебютами Достоевского и Толстого». Булгаков при переделке текста романа в конце 20-х годов убрал некоторые цензурно острые моменты, например, фразу: «Турбин дал себе слово не читать газет, тем более украинских». В повести «Собачье сердце», запрещенную цензурой, она трансформировалась в совет профессора Преображенского: «Не читайте до обеда советских газет». В пассаже об украинских газетах Булгаков, возможно, опирался на свидетельство Романа Гуля в «Киевской эпопее»: «Пугали нас украинские газеты: «Нова Рада» и «Видрождення». В обеих велась сильная кампания против «добровольцев» и приводились действительно веские аргументы. Так, по «Видрождення», на собравшейся в Киев спилке появился крестьянин с вырезанным языком. Язык вырезан карательным отрядом. Здесь же, в музее, сидело довольно много таких карателей, не стеснявшихся рассказывать о своих подвигах. «Нова Рада» приводила факты грабежей добровольцев. И тут же, в музее, приходилось узнавать, что она не лгала».
Писатель
Прототипы «Белой гвардии»
В романе Булгаков прибег к типизации образов, а также значительно сжал время действия. Так, в действительности подступившие к Киеву войска Директории во главе с Симоном Петлюрой и Владимиром Винниченко начали артиллерийский обстрел города уже вечером 21 ноября 1918 года, а описанные в романе похороны офицеров и юнкеров состоялись 27 ноября. У Булгакова же в романе с момента начала боев под Городом и до его взятия петлюровцами 14 декабря проходит всего трое суток. Главный герой, Алексей Турбин, хоть и явно автобиографичен, но, в отличие от писателя, не земский врач, только формально числившийся на военной службе, а настоящий военный медик, много повидавший и переживший за три года мировой войны. Он в гораздо большей степени, чем Булгаков, является одним из тех тысяч и тысяч офицеров, которым приходится делать свой выбор после революции, служить вольно или подневольно в рядах враждующих армий. Булгаков в «Белой гвардии» противопоставляет друг другу две группы офицеров. С одной стороны, это те, кто «ненавидели большевиков ненавистью горячей и прямой, той, которая может двинуть в драку», а с другой стороны – «вернувшиеся с войны в насиженные гнезда с той мыслью, как и Алексей Турбин, – отдыхать и отдыхать и устраивать заново не военную, а обыкновенную человеческую жизнь». Зная результаты Гражданской войны, Булгаков явно на стороне вторых, ибо убежден, что обуздать народную стихию могут только большевики, при всей их несимпатичности. Но и тех офицеров, которых ненависть к большевикам побуждает драться, он не осуждает. И в романе братья Турбины, Мышлаевский, Студзинский, Карась, Малышев, Най-Турс – все те, кто готов пойти в безнадежный и неравный бой, написаны с любовью и выглядят совсем иначе, чем несимпатичный расчетливый Тальберг, знающий об обреченности Города и потому предпочитающий заранее покинуть поле боя. Но все-таки лейтмотивом «Белой гвардии» становится идея сохранения Дома, родного очага, несмотря на все потрясения войны и революции, а домом Турбиных выступает реальный дом Булгаковых на Андреевском спуске, 13.
Достаточно широко известно, что семья Турбиных имеет своими основными прототипами семью Булгаковых, однако в целях художественной типизации Булгаков намеренно сократил число ее членов. Как вспоминал зять Булгакова Л.С. Карум, в период, к которому относится действие романа «Белая гвардия», в Киеве, в доме на Андреевском спуске находилось почти все булгаковское семейство: «После Октябрьской революции, с закрытием земства, Михаил приехал в Киев и действительно занялся врачебной практикой… В большой булгаковской квартире осталась молодежь: Михаил с женой, его сестры Вера и Варвара с мужем, два брата – Николай, только что поступивший на медицинский факультет, и Иван, гимназист 8 класса. Остался еще один из племянников, Константин, другой, Николай, уехал в Японию». В романе же из всех сестер Булгаковых-Турбиных осталась только Елена Васильевна, имеющая своим прототипом сестру Булгакова и жену Карума Варвару Афанасьевну. Также братьев осталось только двое вместо трех: Алексей Васильевич, имеющий прототипом самого Михаила Афанасьевича, и Николка, прототипом которого послужил его брат Николай. Сохранился также племянник Карума Николай Судзиловский, который в то время действительно проживал на Андреевском спуске и о котором мы скажем далее. А вот Костю-«японца» Булгаков из романа убрал, равно как и своего родного брата Ивана и сестру Веру с ее мужем Николаем Николаевичем Давыдовым, потомком знаменитого поэта-партизана Дениса Давыдова. И, что еще важнее, в романе отсутствует героиня, восходящая к первой жене Булгакова, Татьяне Николаевне Лаппа, Тасе, хотя не исключено, что некоторые ее черты воплотились в образе Елены Турбиной. Показательно, что как раз в период работы над «Белой гвардией» Булгаков познакомился со своей второй женой, Любовью Евгеньевной Белозерской, и именно ей посвятил свой первый роман. Но начинал-то свой роман Булгаков еще до знакомства с Любовью Евгеньевной. И тот факт, что в «Белой гвардии» Алексей Турбин сделан холостым и для его жены места среди героев не нашлось, может свидетельствовать о том, что Булгаков в тот момент, когда начинал писать «Белую гвардию», уже разлюбил Тасю и подумывал о поиске новой спутницы жизни.
В целом же квартира Турбиных оказалась гораздо менее населенной, чем была в действительности в то время квартира Булгаковых на Андреевском спуске, 13.
В 1906 году Булгаковы сняли квартиру в этом доме, на долгие годы ставшем их пристанищем и известном миллионам читателей как «Дом Турбиных». Сейчас там находится Киевский музей Михаила Булгакова. Этот дом много лет спустя, уже в 1965 году, когда Булгаков вновь стал входить в моду, и в самый канун публикации «Мастера и Маргариты», отыскал писатель киевлянин Виктор Некрасов, архитектор по первой профессии. Он так вспоминал о своих впечатлениях от исторического здания: «Андреевский спуск – лучшая улица Киева… Крутая, извилистая, булыжная. Новых домов нет. Один только. А так – одно-двухэтажные… Так он и останется со своими заросшими оврагами, садами, буераками, с теряющимися в них деревянными лестницами, с прилепившимися к откосам оврагов домиками, голубятнями, верандами, с вьющимися грамофончиками, именуемыми здесь «кручеными панычами», с развешанными простынями и одеялами, с собаками, с петухами… И вот мы стоим перед этим самым домом № 13 по Андреевскому спуску. Ничем не примечательный двухэтажный дом. С балконом, забором, двориком, «тем самым», с щелью между двумя дворами, в которую Николай Турбин прятал свои сокровища. Было и дерево, большое, ветвистое, зачем-то спилили, кому-то оно мешало, затемняло».
А в очерке, написанном вскоре после первых посещений «дома Турбиных» (очерк так и назывался), Виктор Платонович описал, как он его нашел: в романе дан совершенно точный его портрет. «Над двухэтажным домом № 13, постройки изумительной (на улицу квартира Турбиных была во втором этаже, а в маленький, покатый, уютный дворик – в первом), в саду, что лепился под крутейшей горой, все ветки на деревьях стали лапчаты и обвисли. Гору замело, засыпало сарайчики во дворе – и стала гигантская сахарная голова. Дом накрыло шапкой белого генерала, и в нижнем этаже (на улицу – первый, во двор под верандой Турбиных – подвальный) засветился слабенькими желтенькими огнями… Василий Иванович Лисович, а в верхнем – сильно и весело загорелись турбинские окна».