Рассказ о говорящей собаке

Ильф Илья Арнольдович

— Ничего не понимаю, — говорит учитель.

Тут Алеша вдруг почему-то испугался, что ему здорово влетит за это дело, если он сознается, и он говорит:

— Я просто хотел посоветовать…

Учитель посмотрел на него и печально так говорит:

— Не надо глупости говорить, слышишь?

В это время открывается дверь, и в класс входит какая-то женщина и в руке держит что-то завернутое в газету.

— Я кондуктор, — говорит она, — прошу прощения. У меня сегодня свободный день, и вот я нашла вашу школу и класс, и в таком случае возьмите ваш журнал.

В классе сразу поднялся шум, а учитель говорит:

—

Как так? Вот это номер! Каким образом наш классный журнал оказался у кондуктора? Нет, этого не может быть! Может быть, это не наш журнал?

Кондукторша лукаво улыбается и говорит:

— Нет, это ваш журнал.

Тогда учитель хватает у кондукторши журнал и быстро листает.

— Да! Да! Да! — кричит он. — Это наш журнал! Я же помню, что нес его по коридору…

Кондукторша говорит:

— А потом забыли в трамвае?

Учитель смотрит на нее широко раскрытыми глазами. А она, широко улыбаясь, говорит:

— Ну конечно. Вы забыли его в трамвае.

Тогда учитель хватается за голову:

— Господи! Что-то со мной происходит. Как я мог забыть журнал в трамвае? Это ведь просто немыслимо! Хотя я помню, что нес его по коридору… Может, мне уходить из школы? Я чувствую, мне все труднее становится преподавать…

Кондукторша прощается с классом, и весь класс ей кричит «спасибо», и она с улыбкой уходит.

На прощание она говорит учителю:

— В другой раз будьте внимательней.

Учитель сидит за столом, обхватив свою голову руками, в очень мрачном настроении. Потом он, подперев руками щеки, сидит и смотрит в одну точку.

Тогда встает Алеша и срывающимся голосом говорит:

— Я украл журнал.

Но учитель молчит.

Тогда Алеша опять говорит:

— Это я украл журнал. Поймите.

Учитель вяло говорит:

— Да… да… я понимаю тебя… твой благородный поступок… но это делать ни к чему… Ты мне хочешь помочь… я знаю… взять вину на себя… но зачем это делать, мой милый…

Алеша, чуть не плача, говорит:

— Нет, я вам правду говорю…

Учитель говорит:

— Вы смотрите, он еще настаивает… какой упорный мальчишка… нет, это удивительно благородный мальчишка… Я это ценю, милый, но… раз… такие вещи со мной случаются… нужно подумать об уходе… оставить на время преподавание…

Алеша говорит сквозь слезы:

— Я… вам… правду… говорю…

Учитель резко встает со своего места, хлопает по столу кулаком и кричит хрипло:

— Не надо!

После этого он вытирает слезы платком и быстро уходит.

А как быть Алеше?

Он остается весь в слезах. Пробует объяснить классу, но ему никто не верит.

Он чувствует себя в сто раз хуже, как если бы был жестоко наказан. Он не может ни есть, ни спать.

Он едет к учителю на дом. И все ему объясняет. И он убеждает учителя. Учитель гладит его по голове и говорит:

— Это значит, что ты еще не совсем потерянный человек и в тебе есть совесть.

И учитель провожает Алешу до угла и читает ему нотацию.

1966

Виктор Драгунский

Главные реки Америки

Хотя

мне уже идет девятый год, а я вот только вчера догадался, что уроки все-таки надо учить. Любишь не любишь, хочешь не хочешь, лень тебе или не лень, а учить уроки надо. Это закон. А то можно в такую историю попасть, что своих не узнаешь. Я, например, вчера не успел уроки сделать. У нас было задано выучить кусочек из одного стихотворения Некрасова и главную реку Америки. А я, вместо того чтобы учиться, запускал во дворе змея в космос. Ну, он в космос все-таки не долетел, потому что у него был чересчур мягкий хвост и он из-за этого крутился, как волчок. Это раз. А во-вторых, у меня было мало ниток, и я весь дом обыскал и собрал все нитки, какие только были, — у мамы со швейной машины снял, и то оказалось мало. Змей долетел за чердак и там завис, а до космоса еще было далеко.

Мне так было интересно играть, что я и думать перестал про какие-то там уроки. Совершенно вылетело из головы. А оказалось, никак нельзя было забывать про свои дела.

Утром, когда я вскочил, времени оставалось чуть-чуть… Но я читал, как ловко одеваются пожарники, у них нет ни одного лишнего движения, и мне до того это понравилось, что я пол-лета тренировался быстро одеваться. И сегодня я как вскочил и глянул на часы, то сразу понял, что одеваться надо, как на пожар. И я оделся за 1 мин. 48 сек. весь как следует, только шнурки зашнуровал через две дырочки. В общем, в школу я поспел вовремя и в класс тоже успел вомчаться за секунду до Раисы Ивановны. То есть она шла себе потихоньку по коридору, а я бежал из раздевалки, я был последний — ребят уже не было никого, и я, когда увидел Раису Ивановну издалека, я припустился во всю прыть, и, не доходя до класса каких-нибудь пяти шагов, я обошел Раису Ивановну и вскочил в класс. В общем, я выиграл у нее секунды полторы, и когда она вошла, книги мои были уже в парте, а сам я сидел рядом с Мишкой как ни в чем не бывало. Раиса Ивановна вошла, мы встали и поздоровались с ней, и громче всех поздоровался я, чтобы она видела, какой я вежливый. Но она на это не обратила никакого внимания и еще на ходу сказала:

— Кораблев, к доске!

У меня сразу испортилось настроение, потому что я вспомнил, что забыл приготовить уроки. И мне ужасно не хотелось вылезать из-за своей родимой парты. Я прямо к ней как будто приклеился. Но Раиса Ивановна стала меня торопить:

— Кораблев! Что же ты? Я тебя зову или нет?

И я пошел к доске. Раиса Ивановна сказала:

— Стихи!

Чтобы я читал стихи, какие заданы. А я их не знал. Я даже плохо знал, какие заданы-то. Поэтому я моментально подумал, что Раиса Ивановна тоже, может быть, забыла, что задано, и не заметит, что я читаю, и я бодро завел:

Зима!.. Крестьянин, торжествуя, На дровнях обновляет путь; Его лошадка, снег почуя, Плетется рысью как-нибудь…

— Это Пушкин, — сказала Раиса Ивановна.

— Да, — сказал я, — это Пушкин, Александр Сергеевич.

— А я что задала? — сказала она.

— Да, — сказал я.

— Что «да»? Что я задала, я тебя спрашиваю? Кораблев!

— Что? — сказал я.

— Что «что»? Я тебя спрашиваю: что я задала?