Рассказ о капитане Ван Страатене, прозванном Летучим Голландцем
Шрифт:
Я представился. Хозяин крепко пожал мне руку:
— Капитан Ван Страатен.
Он пригласил меня к столу и налил в золотые кубки работы Бенвенуто Челлини красного, как кровь, бургундского вина.
— Вы невольный гость на моем корабле, и теперь, хотите вы того или не хотите, но нам с вами придется жить и работать, может быть, не одно столетие. Не удивляйтесь ничему, это будет самое лучшее. Как вы себя сейчас чувствуете?
— Благодарю вас, капитан. Но разрешите задать вам одни вопрос: я до сих пор не пойму, где я нахожусь и что будет дальше со мной.
— Вы, дорогой друг, находитесь на корабле Летучего Голландца, как меня прозвали и о котором легкомысленные люди сложили много нелепых легенд. Вы среди искренних друзей, иначе никогда не попали бы на этот борт. Я вас знаю со дня вашего рождения, как и всех моряков мира. Иногда, в силу не зависящих от меня обстоятельств, мне приходится восполнять убыль своего экипажа методами, странными для всякого моряка, сходящего на землю, и, к сожалению, весьма обычными для меня. До гибели вашего корвета, в которой, поверьте моему слову, я не столь уж виноват, на моем корабле была вакансия вахтенного офицера. А команда моего корабля должна всегда быть полной. Так уж установлено не моей волей и не моим желанием. Вы один из лучших вахтенных офицеров флота и будете им на этом судне. Сегодня отдохните, а завтра можете приступать к своим обязанностям.
Пока он говорил, я внимательно всматривался в его лицо. В его резких чертах непоколебимая сила воли смягчалась грустью и приветливостью. Странно, я не чувствовал ни удивления, ни сожаления о случившемся, ни страха. Наоборот, меня влекла к капитану необъяснимая симпатия, как будто мы были друзьями не один десяток лет. Трудно объяснить, но мне казалось, что ради капитана я был бы способен на любой безумный поступок.
Капитан смотрел на меня с сожалением и искренней симпатией.
— Увы! Не все на земле зависит от наших желании, — продолжал он. — Я знаю, у вас есть прекрасная невеста, которая будет ждать и искать вас. Единственное, что в моих силах, — предоставлять вам возможность писать ей письма. Большего вы сами теперь не пожелаете. В этом вы убедитесь через некоторое время. Но ваше положение лучше моего. Вы не виноваты ни в чем. Вас привело сюда несчастье, а меня — безумие и гордость. Вы можете избавиться от своего положения, а меня избавит либо последний день мира, либо невозможное. Поэтому будем друзьями. Больше пока ничего не скажу. Со временем вы поймете все сами. Теперь, если хотите, осмотрите корабль и его снаряжение.
Я вышел на палубу. Первый, кого я увидел, был стоящий на вахте офицер со смуглым, подвижным лицом и лихо закрученными усами.
— О ля-ля! — весело приветствовал он меня. — Лучший город в мире — Перпиньян, лучшее вино — коньяк, самый беспутный человек — виконт д’Арманьян, ваш покорнейший слуга. Давно вы утонули, мосье?
Видя мое удивленное лицо, он улыбнулся:
— Разве вы не знаете, что на этом прелестном корабле весь экипаж, за исключением капитана, состоит из утопленников? Признаться, не очень веселое общество. Но лучше быть живым утопленником, чем мертвым телом, мирно разлагающимся в земле. Это я твердо усвоил во время своего тридцатилетнего плавания на нашей божественной посудине. Ко всему привыкаешь, мосье. Даже к роли забавного утопленника, носящегося по южным морям. Ради чего? Ради несбыточной мечты пройти трижды подряд у мыса Бурь. А от него черт ловко отбрасывает нас, как бильярдный шар от лузы. Такие-то дела, мосье! У нас с вами богатейшие возможности. Работа не тяжелая. Никаких поломок и аварий. Позади — бренная жизнь со всеми ее треволнениями. Впереди — почти вечность, если быть благоразумным. И иногда приятные шалости с миленькими портовыми девчонками. Самое главное — не засиживаться на земле после трех часов ночи. Я вижу, вы еще не привыкли к нашему положению. Ничего, мосье! Бодро смотрите вперед и благословляйте существование, отпущенное нам милосердным богом после смерти. Это куда приятнее, чем поджариваться в аду или прозябать в чистилище!
Так начались мои знакомства на новом судне.
Вторым и несомненно весьма значительным лицом, кого я встретил на палубе, был штурман, плотный, краснощекий пожилой англичанин с тщательно подбритыми бачками, нацелившийся подзорной трубой в неизмеримое пространство океана. Увидев меня, он опустил свой инструмент, медленно оглядел меня с ног до головы и вежливо представился:
— Баронет Рандольф Уинслоу, штурман дальнего плавания. С кем имею честь, сэр?
Я назвал себя и сообщил о той роли, какая предназначена мне на этом судне.
— Очень приятно, сэр! Вы приступаете к своим обязанностям завтра? Для того чтобы они были вам вполне понятны, считаю своим долгом сообщить следующее. Наш достоуважаемый капитан еще в дни своей молодости — не могу знать, из каких побуждений, — поклялся страшной клятвой, что, несмотря ни на какую погоду, три раза подряд минует мыс Бурь, самое гиблое место в мире, как вы сами знаете, сэр. Не осуждая старшего начальника, могу сказать, что это было весьма рискованное обещание. Оно, конечно, не выполнено. Небесный судия, не желая рассматривать капитана Ван Страатена как клятвопреступника, обрек его на блуждание по южным морям до того времени, пока он не выполнит свой обет. Но повелитель ада всячески препятствует этому, желая дотянуть дело до страшного суда и таким образом приобрести душу нашего капитана и вверенный ему корабль, хотя бы с учетом амортизации. Наша задача вполне ясна; совершить троекратное путешествие мимо мыса Бурь. Средства к ее осуществлению: корабль несколько устаревшего типа, но прекрасно экипированный, с прочным, не подвергающимся разрушительному влиянию времени рангоутом, стоячим и бегучим такелажем. Это — во-первых. Во-вторых, опытный экипаж, набранный хотя и из утопленников, как мы с вами, сэр, но добросовестных, знающих свое дело моряков. В-третьих, воля к достижению цели, ибо благополучное завершение наших трудов предполагает прощение всех земных грехов и отдых от вечных блужданий по океану. Должен оговориться. У некоторой части команды бывают минуты уныния и отчаяния. Они особенно остро сказываются раз в семь лет, во время высадки на берег. Это выражается в отдельных безумных поступках, чему, может быть, со временем вы будете свидетелем. Означенные печальные поступки затрудняют и тормозят наше общее дело. Что касается меня, то за свою пятидесятилетнюю службу на этом корабле я еще ни разу не жаловался на сбою судьбу. Наоборот, очень доволен, что она дала мне возможность применить свои скромные познания и намного углубить их под руководством такого опытного судоводителя, как капитан Ван Страатен. Надеюсь, сэр, что в вашем лице мы встретим не поддающегося панике волевого офицера, способного оказать нам ценные услуги в достижении поставленной перед нами благородной цели. Затем желаю вам спокойного отдыха и свежих сил.
С этими словами чудаковатый штурман церемонно раскланялся, крепко пожал мне руку и снова поднял подзорную трубу.
Осмотр корабля убедил меня в правоте характеристик виконта и штурмана. Спокойно отправился я в свою каюту, где меня ожидал приставленный ко мне вестовой, бретонец из Бреста, седой матрос с глазами, напоминающими осенние волны в Северном море. Утомленный всем увиденным и услышанным, я сразу отпустил его и заснул мертвым сном.
Со следующего дня началась моя служба на корабле. Не буду описывать ее, так как ее однообразие навеяло бы на тебя тоску, моя дорогая, и повесть о ней заняла бы слишком много места и времени, а ее особенности заинтересовали бы только твоего уважаемого покойного отца.
Отмечу лишь одно обстоятельство. Весь экипаж прилагал неимоверные, по бесполезные усилия для того, чтобы достичь заколдованного мыса Бурь. Ветер уносил нас к нему, как поднявшийся ураган уносит подхваченные щепки. И, когда мы подходили к мрачным скалам, этот же ветер, внезапно переменив направление, гнал нас обратно, до самых берегов сказочного острова Ципангу. Мы носились по океанам как безумные, тщетно убирая и поднимая паруса, перекладывая руль и ища ошибок в прокладке курса. На своем пути мы не встречали ни одного судна, ни одной гавани. Нас окружали только небо и море. Небо безмолвствовало, а море приветствовало фонтанами выплывающих на поверхность китов и сверкающими на солнце спинами акул.
Матросы тщательно выполняли порученную им работу, а неутомительная вахта сменялась часами грустного безделья, скрашиваемого печальными песнями и чудесными рассказами моего бретонца. Он плавал на нашем корабле около сотни лет, помнил еще наших прадедушек, а вместе с моим дедом совершил не одно плавание. Я был искренне благодарен капитану, назначившему этого старика в мои вестовые.
Несколько раз я замечал, что капитан хочет мне что-то сказать, но потом, словно раздумав, закусит губу и поспешно уходит в свою каюту.
Наконец случай помог мне узнать тайну капитана.
Однажды мне пришлось сменять на вахте такого же офицера, как и я, загорелого и задумчивого итальянца Паганелли, глаза которого как будто чего-то искали вдали. Такой бурной ночи я еще не помнил со дня своего рождения. Шквалистый ветер носился в темноте, как сорвавшаяся с цепи собака, завывая в вантах и реях. Косой дождь бил по туго натянутым парусам и шумно катался по верхней палубе. Если бы не вечные наши спутники, огни святого Эльма, равномерно вспыхивающие и угасающие, нельзя было бы различить даже собственной протянутой руки.